Алексей Ливеровский - Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека [Повесть]

— Моя коллекция хуже, — грустно сказал Юрка. Это было верно.

У Юрки тоже много бабочек, и они наколоты в таких же ящичках со стеклом, только все неаккуратно. Ящики свалены в кучу прямо на пол, и надписи коряво и не все написаны.

— Серый! Я знаю, где живет орденская лента. Ей-богу! У Нинки ее нет. Если поймать, можно оставить себе или подарить Нинке. Поможешь? Она осторожная, орденская лента. Два раза гонялся и… ничего, никак не поймать.

Делать было особенно нечего, и я сразу согласился.

Мы взяли сачки и коробочку и пошли босиком по мокрой траве. Юрка повел на пасеку. Только мы вышли из дома, как далеко у леса послышались гулкие выстрелы — один, два, три. Выстрелы странные, не из охотничьих ружей. Юрка сразу это понял. Его уже два раза взрослые брали на охоту. После стал страшно задаваться, так и сыпал: курковка, безкурковка, дымный порох, бездымка, бекасинник. Теперь сказал, что стреляют из боевой винтовки. Больше выстрелов не было.

На мысу у речки под обрывом стояли тети Зинины ульи и там же омшаник — такой домик с маленьким окошечком, где хранится всякая пчеловодная всячина и туда же на зиму прячут пчел. Сначала мы туда и заглянули — посмотреть, не осталось ли хоть немного меда. Дверь была на простой завертке. В омшанике прохладно и пахнет медом. На полочках пчеловодные сетки, дымари и много рамок с сотами. Только пустые, без меда. Я даже лизать пробовал. В самом углу над приставной лестницей — дырка на чердак. В общем, ничего интересного в омшанике не было. Юрка поднялся по лестнице и заглянул на чердак. Зачихал и сказал, что там ломаные ульи и рамки.

Нам повезло, страшно повезло! Только вышли из омшаника, Юрка зашипел на меня:

— Не шевелись! Сидит! Вон, на камнях.

Сначала я ничего не видел ровным счетом. Юрка все повторял: «Вон, вон сидит, огромная!»

Наконец я увидел на одном камне небольшой серый треугольник. Вдруг он раскрылся в бабочкины яркие крылья — словно огонек вспыхнул. Ох! И красивая! Крылья красные, узорчатые. Я стоял неподвижно, Юрка крался, как кот к воробью, протянул вперед сачок. И какая же хитрая эта орденская лента! И близко не подпустила, вспорхнула и полетела к ульям. Я ринулся за ней со своим сачком. Юрка заревел:

— Стой, дурак! Не махай сачком, закусают пчелы. Стой и смотри, куда сядет. Видишь?

— Вижу, у самых ульев.

Юрка забежал в омшаник, вернулся с сеткой на голове и пополз по траве к ульям. Я показывал ему и кричал: «Левее! Правее!»

Тут на меня налетели сразу две пчелы. Одна завизжала в волосах, другая и думать не стала — ткнулась и ужалила в переносицу. Страшно больно! Я нечаянно вякнул. Нечаянно, потому что нельзя. По индейской клятве, мы должны молчать даже у столба пыток. Я лег на траву, докопался до сырой земли и прикладывал к укушенному месту. Все думал, надо или нет вырвать жало, забыл, кто его оставляет: осы или пчелы?

Юрка вопил от ульев:

— Серый! Что ты? Где она? Показывай, я боюсь встать, у меня ноги голые.

Бабочку я уже не видел. Она, слава богу, сама вспорхнула и села в кустах у реки. Мы с двух сторон помчались к ней. Я первый подбежал, только без сачка: бросил его, когда пчела укусила. Кричал Юрке:

— Скорее! Скорее! Вот она!

Юрка подбежал неосторожно, и орденская лента опять взлетела, перепорхнула через реку и там села у нас на глазах. Юрка быстро скинул рубаху и трусы и поплыл по-собачьи на ту сторону, держа в зубах сачок. Только доплыл, как бабочка перелетела на мою сторону и села на пасечный забор, а у меня нет сачка и боюсь идти к ульям за сачком. Пошел осторожно, а когда вернулся, бабочки нигде не было видно. Юрка голый лежал на берегу кверху брюхом и отдыхал: туда и обратно переплыл реку — это, конечно, здорово!

Тут раздался голос:

— Ей, ребята! Слышите?

На другой стороне реки из кустов высунулась лошадиная голова и над ней белая рубаха и красный околыш стражниковой фуражки.

— Ребята! Мужика не видели? Чернобородого, босого? Тут глубоко? Лошадь пройдет?

Юрка за нас обоих ответил, что никакого мужика не видели, что глубоко и, главное, пчелы озверели, если лошадь будет махать хвостом, ее закусают до смерти. Стражник обернулся, поговорил с кем-то в кустах, кого нам не было видно, и уехал.

Пчелы как будто успокоились. На самом деле они делали такой вид. Только Юрка сел, чтобы натянуть рубашку, сразу явились и завыли как звери. Юрка крикнул:

— Серый! В сарай! — Схватил рубашку и побежал. Я за ним.

В омшанике пчелы отстали, и Юрка спокойно оделся. Мне было хуже: от укуса лоб стал толстый и навис на глаза. Я видел только наполовину. Решили подождать, когда пчелы совсем успокоятся. Расселись на старых ульях. Юрка задрал рубаху и прикладывал к укусам землю, размоченную в слюне, это очень помогает. В омшанике было тихо, и Юрка почему-то шепотом сказал мне: