Альберт Иванов: Февраль – дорожки кривые

— Уже пять, — похвастался я.

— А я всего пять… — просопел он.

— Ну ладно, обманываете.

— Зачем?.. Не успел, — просто ответил он. — У меня самого сын скоро в первый пойдет.

Я позавидовал его сыну.

— Чего вы в милицию пошли? — не сразу спросил я.

— А кто б тебе тогда твой фургон возвернул? — не обиделся он.

— Да это я так…

Я шел и мечтал. Эх, если б он обернулся, показал компашке кулак и крикнул: «Кто его тронет, будет иметь дело со мной!»

Но он не догадался, а я не попросил. У самого дома мы расстались. Он повернул назад, и компашка враз исчезла.

Больше мне такой милиционер ни разу в жизни не попадался.

В тот день отец был свободный, он затеял генеральную уборку в сарае и взял меня в подручные. Он решил освободить место для будущих клеток с кроликами. Я, мол, буду им повсюду травку рвать, а он, так и быть, забивать их по мере роста. Разделение труда.

— Ты ведь любишь кроликов? — говорил он.

— Только живых, — отвечал я.

— Э, врешь, сынок.

— Не вру. — И объявил забастовку: — Не буду ничего делать. Я их, значит, буду растить, а ты — убивать?

— Жить-то надо, — сердито сказал он.

— Нам что, не хватает? Или мы голодаем?

— Уж, во всяком случае, не по твоей милости, — обиделся он.

— Если б у нас разрешался детский труд… — гордо начал я.

— Знаю, знаю, — отмахнулся он, — ты б работал академиком! Давно хотел я с тобой поговорить откровенно. Как мужчина с мужчиной.

— Тогда скажи честно, — перехватил я вожжи, — ты что, так уж боишься своего Степанчикова?

Запрещенный прием, и я это знал.

— По-моему, ты боишься Степанчикова, — постарался свести он на шутку, — только не моего, а своего.

— Могу честно ответить… Честно — боюсь. А теперь ты ответишь?

— Понимаешь… — И он умолк.

— Значит… Значит, мы с тобой квиты. Но у меня-то хоть уважительная причина.

— Интересно какая.

— Я твой сын…

Не вышло у нас мужского разговора. Мужчин — не было.

И вот к чему все это привело. Ну, все-все, о чем я с самого начала рассказывал.

Мы с Колькой не иначе как на другой же день встретились. В детстве без друзей-приятелей дня не проживешь, не то что сейчас. Лучше или хуже становимся мы с годами? Приличные люди — явно хуже, плохие — внешне воспитанней. А!..

Колька все оправдывался, что рванул тогда когти с рынка. Если б, посуди, не удрал, продавщица и с него б кепку сорвала, как с грядки. Не один, а двое подзалетели бы — чего ж хорошего!

Действительно.

Мы сидели на скамейке у входа в Кольцовский сквер и решали, куда пойти: в цирк шапито пролезть или, как всегда, на реку сгонять. И тут перед нами возник Соколов. Один. Без никого. Искал ли он меня, караулил или случайно нарвался — не знаю. Скорее, случайно, летом все на улице: кого угодно неизвестно где встретишь.

— А ну, хромай отсюда, — угрожающе сказал он Кольке.

И Колька послушно похромал. Ведь не слабак — куда крепче меня. А кореша своего мигом бросил. Завтра опять скажет: ну, вдвоем подзалетели бы — чего ж хорошего!.. В одиночку он, может быть, и не сладил бы с Соколовым, но вдвоем мы бы ему не уступили. Да и не стал бы Соколов один связываться с двумя. Вот и взял Кольку на понт. Если б тот не ушел, Соколов побазарил бы для приличия и убрался восвояси. А собственно, чего обижаться на приятеля? Разве я сам не такой? Не уходил в кусты, когда кто-нибудь над Кривым измывался? Мы с ним тоже могли бы не раз за себя постоять, но…

Я думал: сейчас Соколов для начала как врежет! И уже руки наготове держал: не отбиваться, нет, — лицо закрыть.

А он деловито:

— Хиляем быстрей. Юрка на Вогрэсовском мосту ждет.

Я еще медлил, ища какой-нибудь лазейки отвертеться.

— Ну? Ну? — Приближался трамвай, Соколов подтолкнул меня, мы рванули и вскочили на подножку.

— А этот хмырь откуда? — спросил он лениво, без всякой угрозы.

— Колька? Из моей бывшей школы.

— Слышь, а ты тогда менту на нас ничего не наклепал? — как бы равнодушно сказал Соколов.

— Не стукач, — обиделся я.

— Я Юрке то ж самое сказал! Толян, говорю, не из тех. Понимает, когда разыгрывают. Нет, как она тебе пасть раскрыла: мои кро-о-шки! — захохотал он.

И мне теперь тоже стало смешно. Мы ехали и хохотали. Но все-таки было не по себе. Я на всякий случай посвистал своим жучатам и дал им обычный наказ…

— А о чем вы с ментом всю дорогу толковали?

Вон оно что! Я ему мигом подкинул наживочку:

— Так он же друг отца.

— …Твоего?

— Твоего, — усмехнулся я.

— Да-да-да. А я-то гляжу, чего он такой добрый! Трешник выложил, кепочку отряхнул. Теперь понятно, — озадачился Соколов. Он и не представлял себе, что можно сделать что-нибудь доброе просто так, задаром.