Альберт Иванов: Февраль – дорожки кривые

Не сразу я услышал какое-то ватное постукиванье снизу, а я ведь еще и прислушивался. Кулаком, видать, колотил изнутри в крышку. Бадик-то свой он здесь, наверху, забыл.

Теперь я один — даже если б и захотел — не смог бы его вызволить. А я и не собирался. Мне хотелось даже посидеть на той крышке. Что я и сделал.

Я сидел на нем, понимаешь, чуть ли не на его голове. Ведь он, по всей вероятности, стоял внизу, подо мной, вцепившись рукой в стенную скобу, а другой, очевидно, бил по чугунной крышке. Мне чудилось, что она слабо колышется, точно от вибрации. Я даже встал — ничего подобного, она лежала незыблемо в своем гнезде.

«Интересно, на сколько часов ему хватит воздуха? — подумал я. — Ну, без воды, если верить книжкам, он протянет дня три. А может, воздух туда хоть как-то просачивается по трещинам?.. Неужели целых три дня и три ночи я буду ждать, пока он… — резануло меня. — Что ж, буду. Я дольше ждал. Вспомни Кривого!»

Мне было страшно. Я заторопился назад, наружу… Свет улицы, мороженщицы, лошади с подводами, ларьки, дощатые забегаловки — все поразило меня. Глянь-ка, а ведь ничего не произошло. Все — по-прежнему. Удивительно, а? А собственно, что. Могло произойти, раз об этом никто не знает?! Если о чем-то никто-никто не знает, значит, этого вовсе и нет! Представляешь? В детской моей башке родилось. Вся моя беда (потом, не скоро, понял, что мое счастье) — я про это знал. Я!

Ни за что никому не признался бы раньше, как опрометью вернулся в подземелье и стал, всхлипывая, возиться с крышкой. Та ни с места, проклятая! Я постучал по ней бадиком, распластался и приложил ухо — опять ватно заколыхались удары снизу… Я попытался просунуть железный прут под крышку — бесполезно. И как мы ее с Витьком сковырнули?.. Наверно, прежде она закрывала колодец не полностью, была какая-то щель, а теперь исчезла. Крышка лежала плотно, надежно. Ребристая, толстая, похожая на шляпку огромного вколоченного гвоздя.

Так сказать, гвоздь в гроб Степанчикова. Веселое сравнение, верно?

Я посвистал своим жучатам: помогите, родненькие, хорошие мои! Да, он — гад, сволочь последняя, вы сами это знаете, но все равно помогите!

И вновь ринулся на улицу.

Чем не доказательство силы моих собачек? Как раз когда я вылетел на свет Божий, двое чумазых работяг, поставив железный треугольник с восклицательным знаком, сдергивали крючьями такую же крышку с уличного люка.

— Юрку закрыло!.. — закричал я, бросаясь к ним. — Случайно сама сдвинулась!..

… — Я ее задел, а она сдвинулась, — продолжал повторять я и в тоннеле под маслозаводом, когда они уже взялись за мою крышку.

— Нашли где играть, — ворчали они. — Отойди, еще ногу придавит.

Любопытно, стали б они спасать Степанчикова, если б знали, в чем дело? Стали б, конечно. Живой живому помогает.

Вылезая, Степанчиков материл меня так, что изумил даже повидавших все и вся ремонтников. Однако ругался он как-то изумленно. Еще бы, посиди там!

— Да брось ты, — буркнул я. — Встал нечаянно на край, она и того…

— Бывает, — подтвердили работяги. — С вас поллитра.

— С него, раззявы, — кивнул на меня Юрка.

Значит, поверил, что случайно вышло. А может, при посторонних мне подыгрывал. Что он, глухой — не слышал скрежета, когда я крышку на люк надвигал! Или с перепугу что угодно померещится: и впрямь случайно закрыло?! Скорее всего — так. Ведь он и подумать не мог: я это сделал нарочно. Кишка у меня, мол, тонка на такие дела. Его правда.

— Нету там ничего, никаких свертков, — угрюмо сказал Степанчиков, выйдя на улицу. Весь в известке, кисти рук в ссадинах, ногти обломаны. Да я и сам выглядел не лучше.

— Должно быть, уже все перетащил.

— Кто?

— Мужик тот, — безмятежно глядел я на него. — А ты хорошо смотрел?

Он больно покрутил мне пальцем висок, я отскочил.

— Полоумный. — Он, отряхиваясь, зашагал прочь. Оглянулся. И снова покрутил пальцем у виска — теперь своего, конечно.

Так я в первый раз спас ему жизнь. Спас от себя, понятно. Но это ведь ничего не меняет. Там его до скончания века не нашли бы. Но чему быть, того не миновать.

Всегда, когда мне хоть что-то удавалось с помощью моих собачек, я их потом горячо благодарил. Обязательно!

А на этот раз, кажется, я им даже спасибо не сказал.

Я понимал, что история с колодцем даром мне не пройдет. Степанчиков злопамятный. Ну, тогда-то он в шоке был, а теперь опомнится. Нечаянно, говоришь? И пошло-поехало — только держись! Пока меня не отмутузят, не успокоится.

Я из дома не выходил, на всякий пожарный случай. Вдруг подкараулят где-нибудь. Слава Богу, каникулы, хоть в школу ходить не надо. В конце концов, я и все каникулы могу дома просидеть — больным притворюсь. Проще пареного: прямо спросонья заяви, что болен, дадут градусник, а перед тем как его вынимать, протяни руку под одеялом к паровой батарее. Берись потом горячими пальцами за ртутный кончик и смело подавай предкам. Тридцать восемь обеспечено, как из пушки. Верно?.. Ну, я же говорю: все мы под копирку сделаны.