Гана Боржковцова - Тройка неразлучных, или Мы, трое чудаков

Мальчишки бегут искать Ярду. Пип нерешительно топчется у ворот школы. Во-первых, уже поздно, каждую минуту может прозвенеть звонок. Во-вторых, ему не хочется быть свидетелем того, как ребята изловят виновника. Андула тоже никуда не торопится.

— Привет! — кричит она Анежке и Кате, которые, как всегда, мчатся в последнюю минуту и уже издали вопят: «Звонок уже прозвенел?»

«Нет», — хочет успокоить их Андула, но тут как раз звенит звонок.

— Филипп! — в ужасе зовет Марьяна, Она уже переобулась, но стоит на лестнице, вместо того чтобы сидеть за партой. — Филипп, скорей, а то влетит, ваш Барашек уже вошел в класс!

Ну вот, теперь вы видели, как Пип дерется. Но вам, наверное, невдомек, что ему тоже хотелось прокатиться на велике. Кататься он умеет, только мама ему не разрешает. Она боится, как бы его не сшибли. Она всего боится. Ей, например, приходит в голову, что мы все непременно утонем. Поэтому мы никогда не ездим на школьные экскурсии. Еще мама опасается, что мы простудимся и подхватим не какой-нибудь там насморк или кашель, а непременно воспаление легких.

Бациллы только того и ждут, когда мы переохладимся. Поэтому мы не должны кутаться. Воспаление легких лично для нас наверняка было бы куда меньшей неприятностью, чем явиться апрельским днем в школу в зимнем пальто и в шапке, но этого мама все равно никогда не поймет, и поэтому мы считаем, что лучше ей этого и не объяснять. Если бы она услышала о Ярде и обо всех последних происшествиях, она, наверное, вовсе не пустила бы нас в школу. Само собой, это было бы великолепно, но все-таки… Некоторых людей мама боится больше, чем микробов, и я ее вполне понимаю.

Может, вы не поверите, но во время войны наши сидели в тюрьме. За то, что папа спрятал у себя одного человека, которого разыскивали немцы; мама носила им еду. В конце концов это обнаружилось. После войны мама с папой поженились, но долго не хотели иметь детей. Видно, никак не могли забыть, что творилось на белом свете. Не удивительно, что у нашей мамы волосы уже седые. Все это нам известно со слов тети; у нас дома о тюрьме вообще никогда не вспоминают, а что стало с человеком, которого они укрывали, — этого нам не рассказала даже тетя; надеюсь, вам и без того все ясно.

Так вот, мама никогда не рассказывает нам о тюрьме. А мы ей не рассказываем о школе. Но она все равно постоянно боится за нас, а мы с папой — за нее, раз уже она такая бояка. А разве у вас в семье никто не сходит из-за пустяков с ума? Ну и ладно.

— Вы что, все с ума посходили? — кричит Беранкова, учительница чешского языка. — Так я найду способ заставить вас прилично себя вести. Если не выходит по-хорошему…

Все знают эти слова наизусть, так что никто даже не дает себе труда вслушаться. Но сегодня все признают, что пани Беранкова вправе сердиться. Во-первых, опоздал Филипп, с которым обычно этого не случается.

— Ну вот и ты завел эту дурную привычку, — в общем, мирно попеняла ему Беранкова.

Но в восемь часов десять минут заявились Пепик с Вашеком, а в восемь пятнадцать ввалился Павел и хмуро уселся за свою парту, даже не извинившись, и, наконец, в половине девятого в класс приплелся Ярда.

— Ты где был?! — завопила Беранкова.

Чем она злее, тем голос у нее тоньше. «Когда-нибудь он сделается у нее таким высоким, что мы перестанем его слышать, — со знанием дела объясняет Вашек. — Сама она будет знать, что говорит, но мы ничего не услышим. Если звук высокий, частота колебаний у него больше, и он перестает восприниматься человеческим слухом. Поэтому мы, например, не слышим звуков, которые издают дельфины, и это очень жаль, потому что они наверняка сообщают о более интересных вещах, чем учительница Беранкова, которая вечно твердит одно и то же».

— Не забыл ли ты, случаем, что занятия начинаются в восемь? Или ты решил, что сейчас рождественские каникулы?

— Ничего я не решил, — говорит Ярда. — Просто у нас сломался будильник.

— Врет он, — вставляет Павел. — Он тут уже был.

— Как был? И ты смеешь утверждать, что я ослепла, ничего не вижу, а он целый час сидит в классе?

Голос Беранковой на самом деле уже приближается к границе слышимости, но на Павла это не производит никакого впечатления. У него заботы посерьезнее.

— Он был тут утром, еще перед звонком, — объясняет Павел глубоким басом, не в пример Беранковой. — И увел у меня новый велосипед.