Анатолий Мошковский - Взрыв у моря

Вот Турчанский схватился за ручку машины:

— Здравствуйте, Василий… Миленький, здравствуйте! — выдохнул он. — Я очень рад, что встретил вас! Очень! Домой идти не решился…

— Что вам от меня нужно? — Руки отца уже твердо лежали на баранке.

— Мне нужно… Нужно… Короче говоря, Васенька, я хочу познакомить вас с режиссером… Хорошо? Ну не гневайся… — И, не дождавшись отцовского согласия, Турчанский отвернулся от него, однако руки с дверной ручки не снял, точно боялся, что отец уедет, и закричал: — Борис Ильич, подойдите сюда!

В голосе Турчанского было столько волнения, что невольно казалось: сейчас произойдет что-то важное. Костя напряженно ждал. С походного алюминиевого стулика, на спинке которого было написано масляной краской «режиссер», встал длиннорукий, с черными усиками и сердитыми глазами человек, недовольный тем, что его оторвали от дела, и пошел к машине.

— Что они хотят от твоего отца? — шепотом спросил у Кости Сашка.

Костя пожал плечами, а Люда, стоявшая возле брата, ткнула его локтем в бок: «Потерпи!» Когда этот самый Борис Ильич подошел к машине, Турчанский открыл дверцу такси и, задыхаясь, сказал:

— Познакомьтесь, пожалуйста… Это — Калугин, человек из того десанта, я нечаянно встретил его во время командировки в прошлом году. Он внес такие важные коррективы в сценарий… Помните, я рассказывал…

Отец снял с баранки руки и вылез из машины. Ни улыбки, ни искорки в глазах.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — повторил Турчанский, и отец, словно через силу, не спеша протянул руку.

— Калугин.

— Каблуков. — Тот любезно пошевелил черными усиками. — Вы очень помогли тогда Аркадию Аркадьевичу, — режиссер кивнул на Турчанского… — Мы бы хотели, чтобы вы…

— Я на работе, — холодно сказал отец. — Мне надо ехать…

— Василий, голубчик!.. — прямо-таки взмолился Турчанский. — Нельзя же так… От сценария, который вы когда-то читали, почти ничего не осталось, я все перелопатил, переправил, усилил, уточнил…

Отец по-прежнему молчал. Потом сказал:

— Сомневаюсь, чтобы он стал лучше.

— Почему же? — с обидой в голосе спросил Турчанский и посмотрел на режиссера, явно ища у него поддержку. — Почему вы сомневаетесь? Какое у вас есть на это основание?

— Я вам уже тогда сказал, — проговорил отец.

— Но мы снимаем совсем другую картину! Если бы я тогда не приехал сюда и не встретил вас…

— Ну и снимайте на здоровье. При чем тут я?

И здесь Турчанский, кажется, очень обиделся на отца. Губы его перестали дергаться и плясать.

— Мы, бывший боец морской пехоты Калугин, снимаем картину о ваших товарищах, — отчеканил он, — и даже о вас, а вы…

— Не надо касаться моих товарищей… — Отец хотел еще что-то сказать, но Турчанский прервал его: — Ошибаетесь, надо! Откуда у вас такой норов, такая амбиция? — И неожиданно мягко улыбнулся: — Обещаю: мы снимем картину как следует. Увидите. Нам пока что не хватает лишь одной пустяковой вещички: штормика… Да, да, нам требуется небольшой шторм, чтоб снять высадку десанта, а на море полный штиль…

— Я не могу дать вам шторма, — уронил отец, и уже не так официально и сухо, и что-то похожее на близкую ответную улыбку пробилось в его голосе.

— А жаль! — заметил Борис Ильич. — Нам хочется максимально приблизить обстановку высадки к той, какая была тогда…

Этот разговор ребята слышали слово в слово, и Костя никак не мог понять, почему отец вначале так непочтительно разговаривал с Турчанским. Что-то у них, видно, случилось раньше. Отцовская машина уехала, а Турчанский с режиссером уже были на своих местах и что-то говорили актерам — «морякам» в бушлатах и бескозырках. Было жарко, и Костя видел, как кое-кто расстегнул, а то и просто снял бушлаты; кое-кто из «моряков» был в щегольских солнцезащитных очках — во время съемок они, конечно, снимут их и спрячут в карманы бушлатов; кое-кто, содрав серебряную бумагу, с наслаждением ел эскимо, напоминавшее маленькую гранату; и во всем этом было что-то до обиды ненастоящее, деланное, подстроенное, совершенно непохожее на то, что было тогда, в войну. Но что поделаешь: Костя знал, что так снимаются все художественные фильмы… Потом, на киностудии, этот самый режиссер отберет из так называемого «материала» — сотен метров отснятой пленки — самое нужное и удачное, соответствующее его замыслу, вырежет плохое, склеит, переставит, перемонтирует, и получится — это просто нельзя вообразить! — все как взаправду, и зритель, не видевший всех этих съемок, этих дублей, актеров в бушлатах, уничтожающих сладкое эскимо, поверит в кинотеатре в каждый кадр. Костя не раз бывал на киностудии в Кипарисах, снимался в массовках и многое знает. И часто он думал, что лучше и не видеть этих съемок. Этой суетной кинокухни, а сразу ходить в кинотеатр, смотреть в потемках на экран и верить всему, что показывают…