Любовь Воронкова - Где твой дом?

Вера глядела на него кроткими глазами, сразу как-то притихшая, чего-то ждущая.

— Поздравляю. — Арсеньев словно и не слышал ее приглашения. — Значит, у вас вечера теперь будут свободные…

— Иногда…

— Вот и приходите к нам в клуб. В среду я буду о Левитане беседу проводить — помните, вы репродукции мне привезли? Приходите.

— Приду, — глухо ответила Вера.

Она почти потеряла голос от волнения.

Он же ее на свидание зовет! Не может прямо сказать, вот и придумал Левитана. Но она не маленькая, знает эти уловки.

Так всегда бывает, когда любовь начинается.

— Да и вообще одолевают меня ребята. — Арсеньев снова обратился к Анне Федоровне. — Все расскажи, все объясни. Особенно кибернетика не дает покоя. Ну, и космос, конечно. Вот еду сейчас в райком, может, подыщем знающих людей, пускай объяснят. А то ведь, знаете, в этом возрасте вопросов уйма, помогать надо… Так, значит, школу одобряете?

— Конечно. А вообще как — спокойно? Не хулиганят ребята?

— Наши? — Арсеньев улыбнулся. И Вера, не спускавшая с него глаз, улыбнулась тоже. — Да когда им думать о хулиганстве? Днем — работа, вечером — кто в хоре, кто в музыкальном, кто на репетиции. Самые лихие озорники и то уже забыли давно, как озорничать! Некогда озорничать-то! Будьте здоровы!

Дверь за ним закрылась, он промелькнул мимо окон, и шаги его затихли.

— А вы, Анна Федоровна, заметили, какие у него ямочки на щеках, когда смеется? — сказала Вера. — Длинненькие такие, нежные.

— Эх, Вера, Вера! — Анна Федоровна покачала головой. — Поменьше бы ты на его ямочки глядела.

— А это уж мое дело, Анна Федоровна, на что мне глядеть. — Вера встала, поправила волосы. — А вам я все-таки скажу: вы мне, Анна Федоровна, крылья во всем отшибаете. Неужели я вам поперек дороги стала?

— Что ты говоришь, опомнись! Как ты можешь мне поперек дороги стать? Я добра тебе хочу.

— Не знаю, — ответила Вера и вышла, не оглядываясь, крепко прихлопнув дверь.

Анна Федоровна вздохнула:

— Словно на тройке по жизни скачет!

У Анны Федоровны было нехорошо на душе. Она вдруг потеряла чувство уверенности в своей правоте. Савелий Петрович поддерживает Веру в ее безумном решении, а что делает она, парторг? Действительно, только крылья подрезает. Если веришь, что Грамова может сделать то, за что взялась, — поддержи ее своей верой. А если не веришь, — вмешайся решительно, сломай все это дело, это же в твоей власти.

Анна Федоровна курила и ходила по своему маленькому, с бревенчатыми стенами и квадратными окошками, кабинету. Думала, мучилась, но в этот день решила ничего не предпринимать. Завтра она съездит к Вере на птичник, еще посмотрит, поговорит, прикинет…

Но на другой день оказалось, что прикидывать и говорить уже поздно. В районной газете появилась фотография Веры Грамовой. Вера стояла на берегу озера среди белых уток и смеялась — крупная, веселая, уверенная в себе, в своих силах. И тут же большими буквами: «Вера Антоновна Грамова берет новые обязательства!»

Многие, читая эти обязательства, с сомнением покачивали головой. Но по колхозам и совхозам заговорили:

— Вот! Видели? А мы что?..

И Савелий Петрович на первом же заседании в райкоме вдохновенно сказал:

— Звезда нашей Веры Грамовой скоро будет светить на весь Союз!

Не прошло и месяца после памятного молодежного праздника, а Жене казалось, что этот праздник был очень давно — такими трудными были эти дни, перегруженные волнением и горем.

Но ни свары в доме, ни тяжелая работа не томили ее так, как тоска неразделенной любви. Она ни с кем не разговаривала, даже с Руфой не хотела поделиться своей печалью. Даже себе самой не хотелось ей признаться, что Арсеньев не идет из головы, что она просыпается с мыслью о нем и засыпает с мыслью о нем. С замиранием сердца ждала она репетиции — репетировали пьесу-сказку Евгения Шварца «Обыкновенное чудо». Она увидит Арсеньева — ведь он же должен быть на этой репетиции! Этой мыслью была согрета вся последняя неделя. Наконец наступило воскресенье, день, которого она так ждала.

Женя вошла в клуб вся сжавшись, опустив глаза. Ей казалось, что если она поднимет ресницы, то всем станет ясно, что у нее на душе, и самое страшное — Арсеньев тоже поймет. И что тогда делать?

Ребята уже собрались, разговаривали, повторяли роли. Все волновались, все были заняты делом, и никому даже в голову не приходило обратить на Женю какое-то особое внимание. Арсеньев поздоровался с ней мимоходом, приветливо, но сдержанно, и это помогло Жене остынуть и успокоиться.