Любовь Воронкова - Где твой дом?

А вот Левитан — «Первая зелень». Ух ты, вот веселая картинка, вот радость! Ну, и что тут такого, кажется? Немного зеленой краски, ну и коричневой еще, а что получилось? Самая-то настоящая солнечная весна, так и сияет она в этой зелени, в этих деревьях и молодой травке. Сколько раз видела Вера такую зелень — и деревья эти, и травку, а вот никогда не замечала, что они такие красивые!

За дощатой стеной шумела ветла, негромко, но неумолчно крякали утки. Этот монотонный шум нагонял дремоту. И Вера, заглядевшись в магическую Левитанову весну, уронила на руку отяжелевшую голову.

В это время скрипнула дверь, открылась. Арсеньев вошел и остановился на пороге.

Вера сидела, тяжело привалившись к столу, с выбившимися из-под платка мелкими, спаленными перманентом кудряшками. Ее крупная загрубевшая рука с неотмытыми ногтями держала репродукцию, опустив ее на брезентовый фартук. На сапогах комья налипшей глины…

«Над Левитаном уснула, над «Первой зеленью»!..»

Арсеньев покачал головой, вздохнул и вышел, тихонько прикрыв дверь.

Вера вздрогнула, очнулась.

Что это — дверь скрипнула? Кто-то был? Замерла, прислушалась… Нет, это ветла шумит и поскрипывает, и утки лепечут в загоне.

Она бережно свернула репродукцию и убрала на полку.

«Когда-нибудь да придет же он задними. А про Левитана надо тоже у девчонок спросить — кто он такой был и что еще нарисовал? И где еще посмотреть бы его картинки?.. Не понесу, пусть лежат. Неправда, рано или поздно, а вы заявитесь, Григорий Владимирович, не нынче, так завтра, а минутка такая придет».

Она не знала, что эту минутку уже пропустила.

К вечеру у нее на птичнике появились девчонки — Женя и Руфа. Вера обрадовалась.

— А я вас сколько раз вспоминала сегодня! Вы мне очень нужны… Вот про картинки эти хотела расспросить.

— А мы как раз и пришли за ними, — сказала Женя, и Вере почудилось, что в ее глазах светятся недобрые огоньки.

— А почему это я должна их вам отдавать? — сразу приняв враждебный тон, сказала Вера. — Кто заказывал, тому и отдам. А то и вовсе не отдам. Вот повешу на стенку и буду глядеть.

— Да что ты, Вера. — Руфа засмеялась и подошла к ней. — Тот, кто заказывал, он-то и просил зайти к тебе и взять, Мы в клуб идем — захватим.

— Пускай сам придет.

— Да не придет он, Вера, некогда ему. Ну, и зачем он зря в такую даль пойдет, если мы уже здесь и можем их захватить? Ну, сама подумай.

Вера вздохнула. Нет, видно, с судьбой не поборешься. Она достала заветный сверток и, не глядя, отдала Руфе.

— Чего делать с ними будете?

— Григорий Владимирович будет лекции читать. Ну, не совсем лекции, а так, беседы. Про этих художников: как они жили, какие картины писали. Это очень интересно.

— Еще бы!

— А чего ты вздыхаешь? Приходи и ты. Оставь подежурить кого-нибудь. В самом деле!

— Ну что ты зря говоришь, Руфина? Вот сейчас машины придут, я сегодня начинаю уток сдавать. До ночи хватит дела. И завтра, прямо с зари. А ты говоришь — лекции, беседы. Ну, чего зря языком трепать.

Вера повернулась и, не простившись, пошла вдоль загона.

Женя задумчиво глядела ей вслед. Она уже казнила себя за злое чувство к Вере. Только что она чуть не обидела Веру, а может, и обидела, ведь та сразу почувствовала что-то недоброе. А кто такая она, Женя, что осмеливается подойти к Вере с недобрым лицом, с недобрым сердцем.

— Возьми, — сказала Руфа, подавая ей репродукции.

Женя отмахнулась:

— Неси сама.

— Да ты что? — Руфа искоса поглядела на нее.

— Если можешь, Руфа, иди молча. Мне надо одну думу додумать.

Но Руфа молчала недолго. Едва миновали березник, как она снова начала разговор:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Поглядела сейчас на Веру и подумала: вот и я буду так на птичнике с утра до вечера — и в солнце и в дождь. Вот и я буду так в сапожищах в глине вязнуть. Да на что это мне нужно, когда я и без этого очень хорошо прожить могу? И действительно, можешь.

Женя резко повернулась к ней, глаза у нее загорелись.

— А вот и нет, а вот и нет! И вовсе не о себе я думаю. Я думаю: неужели все передовики так живут, как наша Вера? Разве это правильно? Если она передовая работница, то никакой личной жизни ей не надо? Нет, неверно это! Неправильно это! Это переделать нужно!

— А как?

— Вот и я думаю — как?

…К птичнику, колыхаясь на колеях, закатываясь на размытых поворотах, уже шли грузовики. Дождь прошел, тучи сгрудились за рощей, закат полыхал, и среди дороги лежали большие красные лужи.

— Эх, дороги! — бранились шоферы. — Как повезем уток? Закачаем их совсем, вес потеряют!