Николай Егоров - Всадник на вороном коне

— Не так уж и в детстве, — обиделся дядя.

— Не призывали — значит, в детстве, — твердо сказала тетя.

— И порода тут ни при чем. У каждого поколения — своя Испания. Какой же он пионер, если не мечтает помочь тем, кто борется за свободу?

— Подскажи, подскажи ему! Он завтра в порт пойдет и в трюм теплохода влезет!

— Я знаю, что ничего из этого не получится, — с сожалением сказал Максим.

— Спасибо и на этом! — тетя даже поклонилась.

Но тетя не только волновалась, она еще составляла план на этот и на ближайшие дни, такой план, чтобы Максиму было интересно, полезно и чтобы занимало его полностью.

— Город надо показать. И не раз, а больше. В кино сходить. В кукольный театр!

— Не люблю я кукольный театр!

— Все дети любят кукольный театр. Без кукольного театра чувства не воспитаешь!.. В передвижной зверинец — обязательно. И там же, где зверинец, возле базара, — круг смелости. На мотоцикле по стенкам гоняют. Небось, такое ты любишь?

— Не люблю…

— Это ты так только говоришь… В парке погуляем — там разные аттракционы, качели… В «Детский мир» сходим, игрушек накупим!

— Какие игрушки? Что я — маленький? Футбольный мяч — другое дело! — вспылил Максим.

— Есть хорошие игрушки, разные познавательные игры. Будешь сидеть дома и играть с дядей Левой.

— Ты нас еще в куколки заставь играть, — заговорил дядя Лева. — Ты столько напланировала, что и месяца не хватит… А пока у нас в распоряжении полдня!

— Как это — полдня? — удивилась тетя.

— После обеда я должен побывать в музее боевой славы. А вечером в клубе части лекция для молодых офицеров.

— Ты тоже молодой офицер?

— Я всего-навсего лектор, — вздохнул дядя.

— Что, там своих лекторов не хватает?

— Хватает!

— Ну и вот… Ты и так из музея почти не вылезаешь. Это я могу понять. А что еще за лекции взялся…

— Ты хочешь сказать, что я вроде экспоната? На большее не гожусь? — огорченно спрашивал дядя. — В том, что видели и знаем мы, ветераны, всегда нужда будет, ясно? И в нас, пока мы живы, нужда есть. Даром нам пенсию платят? Чтоб мы ели-пили и бездельничали?

— Хорошо, хорошо, только не волнуйся, — уступила тетя. — Иди…

— И я с дядей! — поспешил заявить Максим.

— Видишь, ребенок с дядей хочет. И дядя не возражает!

Тетя согласилась, что во второй половине дня мужчины пойдут в часть. А пока — «в город».

Максим вынужден был нарядиться: надеть белую рубашку с короткими рукавами, синие, наглаженные тетей брюки.

«В город» — на центральную улицу — поехали автобусом.

— Сначала билеты в кино купим? — спросила тетя, как только вышли из автобуса.

— Нет, сначала в порт пойдем, — сказал дядя.

— Еще никогда не было, чтобы ты в один день столько раз не соглашался со мной, — печально промолвила тетя.

— Если бы к нам приехала племянница, все решала бы ты одна, но приехал племянник!

Свернули с главной улицы и по широкому тенистому бульвару прошли к морю, точнее, в пассажирский порт. У причала стояло лишь небольшое прогулочное суденышко. Правее виднелись подъемные краны грузового порта. На рейде — неведомо чьи теплоходы, отсюда не разберешь. Среди них, несомненно, и иностранные.

Море было неинтересным — спокойным, резко-синим, как на плакате. И чайки кружили у причала, слишком красивые, чтобы понравиться Максиму.

По пути зашли в сквер. Это был старый сквер, как сказал дядя; еще в царские времена насадили здесь деревья. Могучие платаны, клены и дубы раскинули огромные ветви, закрывая тенью почти весь сквер. Тишина, покой.

В центре сквера — асфальтированная площадка и два памятника. Совсем простые памятники: бетонные кубы, на которых выпуклые изображения венков и позолоченные надписи. У подножия каждого — небольшой цветник. Один памятник — погибшим морякам-десантникам, которые еще в тысяча девятьсот сорок втором году высадились на берегу под городом и долго держались там, ежедневно отражая десятки атак пехоты и танков. Другой памятник — пехотинцам, танкистам, артиллеристам, павшим в боях при освобождении города.

Между памятниками — металлический ажурный круг со звездой, а в звезде — Вечный огонь. Пламя беспокойно бьется, точно печальная птица, или цветок на ветру, или волна. Трудно отвести глаза от него — оно живое, оно неслышно о чем-то говорит.

Максим и дядя невольно замерли, как в почетном карауле. Тетя поднесла к губам сложенный белый платочек. Подходили люди, надолго застывали, незаметно уходили, и их сменяли другие, тоже молчаливые и грустные. Максим попытался вообразить, что это такое — многие годы, прошедшие с той поры, когда здесь были сражения и когда похоронены в этих могилах моряки и солдаты. Трудно вообразить такое, ведь Максима вовсе на свете не было. Отец школьником был. Как началась война, в ремесленное поступил, а потом на заводе токарем работал. Просился на фронт добровольцем — не пустили из-за молодости и из-за того, что снаряды делал… Дядя тоже очень молодым был, а тетя — девчонкой. На старых фотографиях она тоненькая, с челочкой и круглыми испуганными глазами…