Николай Егоров - Всадник на вороном коне

Сам того не заметив, Юра вошел в роль, которая, скорее, подходит старожилу: он знакомил Максима с хозяйством. Он говорил, что перед ними клуб, хотя и так видно было, что это клуб, он пояснил, что это вход в музей боевой славы части, хотя Максим и сам прочитал табличку: «Музей боевой славы части». Когда справа, за спортгородком, показались машины под брезентом, этакие громадины в чехлах, как слоны в грубых плащах-дождевиках, Юра, понизив голос, сказал:

— Танки…

Какие именно танки, почему они тут стоят, выводят ли их на учения или держат до важной поры — до серьезной тревоги? Ничего этого Юра не знал, а трепаться, сочинять — было не в его правилах. Максиму не терпелось спросить обо всем этом, но он понимал: раз Юра молчит, не рассказывает сам, значит, так надо. Максим беспощадно подавлял жгучее нетерпение и любопытство, которое входит в состав мальчишечьей крови наравне с красными и белыми кровяными тельцами.

Юрий увидел Прохора Бембина. Толкнув Максима в плечо, подмигнув ему, Юра приложил палец к губам: дескать, помалкивай и таись. Они стали под деревом так, чтобы Прохор не мог заметить их. Он шагал по аллейке, по сторонам которой через каждые десять шагов стоял образцовый солдат и показывал пример каждому, кто тут проходил. Насмешник Прохор, видно, вообразил себя генералом, обходящим строй. Он важно ступал по аллее, приветственно помахивая рукой и покачивая большой круглой головой. Уже недалеко от Юры и Максима он задержался на миг, погрозил пальцем, как бы распекая того, образцового. И в тот же момент обнаружил Юру и Максима. Погрозил пальцем Юре и перевел взор на Максима:

— Лазутчик? В доверие втерся? На чью разведку работает?

На смуглом скуластом лице большеголового солдата узко поблескивали черные глаза. Не поймешь — улыбаются или сердито сузились.

— Я свой, — сказал Максим, внимательно глядя в лицо большеголового.

— Свой он, свой, — подтвердил Юра. — Это Максим.

— Тогда другое дело, — большеголовый протянул Максиму руку. — Прохор… Так это ты так долго держал рядового Козырькова? А его служба ждет. Она без него — никак!

Они зашагали к казарме. Немного постояли напротив крыльца, потом зашли сбоку, где по кирпичной стене в ряд тянулись высокие окна. Приникли к одному, и Юра стал показывать, где его койка, где койка Прохора. А Максим и объяснения слушал, и старался окинуть взором сразу всю казарму: одинаково заправленные койки, колонны, вешалку с шинелями, висевшими так, что одна другую прикрывала полой.

— А это кто там?

В затененном углу, у самой первой от входа и стоявшей чуть на отшибе койки, застыл кто-то очень рослый, совершенно неподвижный.

— Это Герой Советского Союза Владимир Михайлов. Он навечно занесен в списки части. Это его койка, и возле нее, на постаменте, скульптура — его бюст.

— Мне показалось, что кто-то живой возле койки…

— Мне тоже, когда мы только вошли в казарму, показалось так. Будто стоит он возле койки в почетном карауле, верно?

— Ага, — тихо промолвил Максим: чем больше он смотрел, тем сильнее чудилось, что возле койки стоит живой солдат, и боязно было потревожить его.

— А на стене, — рассказывал Юра, — на полочке, — памятный кубок его имени. Он был лучшим бегуном части. Еще до войны. И чемпионом города. А на фронте снайпером стал… Каждый год проводятся у нас кроссы и победителю вручается кубок. Только не всех допускают к кроссу. Лишь тех, кто отлично выполнил упражнение по стрельбе.

— А вы? Будете вы бежать кросс? — спросил Максим.

— Если нас включат в группу сильнейших, — сказал Прохор.

Максим посмотрел на него — шутит. Потом повернулся к Юре.

— Куда нам?! — усмехнулся Юра, увидел огорчение на лице Максима и добавил: — Мы еще оружие не изучили, не то что стрелять. Да и желающих отличиться столько, что не пробьешься!

— Да, но — кубок!.. — Прохор выше головы поднял руку с вытянутым указательным пальцем.

— А если постараться? — с надеждой спросил Максим.

— Постараемся, — заверил Прохор.

Максим с трудом заставил себя оторваться от окна.

— Пойду я — на почту надо. Да и вас хватиться могут.

— Давай теперь мы тебя проводим.

— Нет, вы идите, а я уж сам.

Юра протянул руку:

— До встречи, ладно?

— Будь здоров, — Прохор положил руку Максиму на плечо. — И заранее приглашаю: приходи болеть за нас, когда мы будем сражаться за кубок!

— Ага! — весело пообещал Максим, твердо пожимая солдатам руки.

Повернулся и пошел, не оглядываясь, к ограде. Он все-таки жался к деревьям, к щитам вдоль дорожки — старался пройти незамеченным. Если разобраться, настоящей опаски у Максима уже не было — опасался он так, по инерции, что ли. Если разобраться, ему хотелось остаться тут, где остались солдаты Юра Козырьков и Прохор Бембин, где над своей койкой возвышается бронзовый Герой Советского Союза Владимир Михайлов, где под грубым брезентом дремлют до поры бесстрашные танки. Хотелось ему стать солдатом, научиться воевать, чтоб, когда придется, не прятаться за чужими спинами, а сражаться впереди. Жаль, что есть одно препятствие, с которым он не посчитался бы, да считаются другие — маловато лет ему! Живешь на свете, живешь, а все — молодой!..