Жанна Браун - Переправа

Малахов застыл в недоумении, словно в первый раз услышал эту песню. Что за околесицу они поют? Разве в армию призывают только на время дождливой погоды?.. Впрочем, что им еще петь? У танкистов есть свои песни, у летчиков, у моряков, а у понтонеров нет… Надо поговорить с отцом, у него много знакомых поэтов, быть может, кто-нибудь и захочет помочь… Или сами придумаем. А что — это идея! Один Лозовский многих стоит. Если парни загорятся… На редкость удачная мысль! Да, да, не собрания и нотации, а общее, душевное дело! И обязательно должен быть ударный, почти лозунговый рефрен.

Малахов подошел к разостланной на двух сдвинутых столах стенной газете. «Переправа»… ничего не скажешь, красиво… Напрасно Белосельский прибеднялся. Буквы названия были вырезаны из цветных плакатов и наклеены на белую плотную бумагу. Разноцветные акварельные краски, разбрызганные по бумаге при помощи зубной щетки, смотрелись салютными залпами.

— Переправа, — произнес вслух Малахов, точно пробуя это слово на звук.

Куда переправа? На другой ли берег или из мальчишек в солдаты? Да и только ли для них эти два года окажутся переправой?

Немудрая наука начинает припекать, дорогой комиссар. На этих днях я поссорился с Вовочкой Зуевым… Вру, комиссар. Все гораздо хуже и обидней. Не я с ним, а его сержантское величество не желают меня замечать, представляете? Кто бы мог подумать! Смотрит на меня или говорит что-то по делу — куда ему деваться? — а в глазах девственная тундра. Как поется в одной задушевной песне: «И разошлись, как в море корабли»…

Нелепость данной ситуэйшен заключена в бредовом открытии: до разлада мне и в голову не приходило, что дружба с Вовочкой что-то для меня значит. Бредовость усугубляется еще и тем, что мой друг Коля Степанов открыто принял сторону сержанта… Такие дела, комиссар. На Колю я не в обиде, хотя кое-кто намекал, что Степанов, мол, выслуживается перед сержантом. Идиоты! Надо же хоть немного знать Степанова… Он станет рядом даже с Микторчиком против командира полка, если будет уверен, что Сашка прав.

Я, конечно, отбрил доброхотов, но на душе стало еще горше. Тем более что Коля со вчерашнего дня лежит в медпункте…

Вчера после обеда мы выехали на нашем Леопарде из части к месту тренировок. Леопард — это старое, разбитое по всем узлам, корыто фирмы МАЗ, которое Коля с Михеенко и другими колдунами восстановили, собрав по винтику, в свободное время.

Наш лейтенант одержим идеей сотворить из нас воинов широкого профиля, чтобы каждый в экстремальной обстановке сумел заменить собой чуть ли не весь взвод. Уверен, что этой глобальной идеей он заразился от своего энергичного друга старшего лейтенанта Хуторчука. Это, я вам скажу, мужик — супер! Инженер, вояка, спортсмен… Помните героев Богомолова? Хуторчук из таких. Его воины ходят по струночке — для них попасть на язык ротному страшнее губы. Сам слышал, как он промывал мозги ефрейтору, — у горемыки аж спина взмокла от перегрузки. При этом ни одного ненормативного слова: все по высшему классу, интеллигентно.

Степанов и Михеенко собрали МАЗон, поставили его на колеса. Мы выкрасили восставшего из обломков, как положено, в зеленый цвет и торжественно нарекли Леопардом. Теперь тренируемся в очередь с хуторчуковцами, но так, чтобы не нанести вреда плановой работе и занятиям. Иначе Дименков…

Вы, конечно, догадываетесь, комиссар, что я говорю о понтонерах. Штатные водители занимаются по другой программе и с другими инструкторами. Наш главный инструктор — Коля Степанов. Кто лучше его знает машины? Разве Степа, но не лучше, а вровень.

За железнодорожным переездом от шоссе ответвляется старая дорога, которая петляет по полям, лесам и оврагам и, худо-бедно, многие годы старательно обслуживала разбросанные по области мелкие населенные пункты. Эта заячья тропа идеальное место для тренировок — верти баранку и не боись ни встречного, ни поперечного. Таким образом мы не только учимся водить, но и осваиваем езду по пересеченной местности.

За рулем, как обычно, сидел Коля Степанов. Рядом с ним лейтенант Малахов. А мы с ребятами и Вовочкой Зуевым в кузове. Леопард трясся, как одержимый, прыгал через рытвины с резвостью голодного зверя. Я засунул руки в рукава бушлата и смотрел в небо, пригревшись между высокой спинкой кабины и широченной спиной Степы Михеенко. Вместе с холодными ветрами и утренними заморозками небо потеряло высокую голубизну, опустилось и приобрело устойчивый цвет солдатской шинели.