Жанна Браун - Переправа

— Свалили зачет по латыни? — догадался Малахов. — Поздравляю! Теперь всех девушек приковывают к очкам или только в медицинском додумались?

— Сама приковалась, — сокрушенно сказала Ксюша. — Попробовала ресницы тушью накрасить, теперь глаза болят. Смешно?

— Очень. Тем более что вам это ни к чему.

— Да? — спросила Ксюша, притворяясь оскорбленной. — Ничего себе комплиментик! Как прикажете его понимать?

Малахов развеселился. Он почувствовал себя раскованно, как в родной студенческой среде, где шутки и розыгрыши всегда были и будут нормой отношений. «Кажется, мы будем с нею дружить», — подумал он и предложил:

— Хотите, я вам Луговского почитаю? Или из Кедрина?

— А как вы относитесь к Белле Ахмадулиной?

Малахов едва успел остановить дневального свободной смены. Солдат расстроился, что не успел предупредить товарищей о приходе начальства, и, подхватив ведро с мастикой, юркнул в бытовку.

На свободном от коек пространстве, спиной ко входу, стоял с гитарой Лозовский. Перед ним полукольцом сидела на сдвинутых табуретках почти вся рота. В стороне под турником сражались в шахматы Акопян и Зиберов.

— Здоровеньки булы, уважаемые громодяне! — бархатным голосом теледиктора вещал Мишка. — Начинаем наш ор-ригинальный полупраздничный концерт в честь окончания штукатурных и героического начала малярных работ в исторической учебке!

Солдаты дружно захлопали, предвкушая удовольствие.

— По самоличной заявке нашего героя механика-водителя Степана Михеенко, в честь его верной Пенелопы из села…

— Який еще Пенелопы?! — возмутился Стена.

— Ведите себя прилично, рядовой Степа! — приказал Мишка, и Малахов узнал в его голосе интонации Дименкова. — В честь верной подруги рядового Степы, проживающей в селе Степановка, Степановского района, одноименной области, четыре заморских хлопця з Ливерпулю спивают песню на родном аглицком языке под названием: «Кинь бабе лом»!

Мишка рванул струны и запел абракадабру, мастерски имитируя мелодию и ритм известной песни Маккартни. Из каптерки выглянул Митяев. Увидев Малахова, подошел к нему.

— Опять Лозовский концерт выдает, — сказал старшина, — такого запевалу по всей армии не найдешь.

— Не переманят? Я слышал, некоторые стараются.

— Пусть попробуют, — Митяев нахмурился.

Мишка оборвал песню бешеным аккордом и объявил следующим номером «гастроль знаменитого на всю Рязань…».

— Лозовский, спел бы что-нито своим голосом, — перебил его старшина. — Опять тарабарщину разведешь…

Мишка оглянулся, согнулся в раболепном поклоне и тут же уныло запел, подражая детской считалке:

Рота буквально легла от смеха. Малахов хохотал, стараясь не смотреть на обескураженного старшину.

— Ну, Лозовский, — только и сказал Митяев.

Мишка снова склонился в полупоклоне и сказал, сияя белозубой улыбкой:

— Видите, как высоко мы ценим ваш героический труд по приведению нас в человеческий образ!

— То-то, что героический, — сказал Митяев, подобрев. — Придумал: коза и капуста… Кто же из вас коза, а кто капуста?

Солдаты снова рассмеялись. Митяев с достоинством одернул китель и, посмеиваясь, гордо удалился в каптерку. А Малахов подошел к шахматистам. Эта пара интересовала его сейчас больше Мишкиных импровизаций.

Зуев выяснил, что Акопян проиграл свои часы Зиберову на год вперед. Каждый проигрыш — месяц пользования. Сам Рафик упорно отрицал: «Дал поносить» — и все. Малахов мог вызвать Акопяна и потребовать признания, но ему не хотелось унижать солдата допросом. Тем более что Рафик дал слово Зиберову молчать и верит в порядочность сделки. Малахов понимал, что гораздо важнее убедить Рафика, да и остальным дать урок, что честные дела не боятся открытого разговора. Поэтому Малахов решил провести эту операцию на глазах у всей роты.

— На что играете? — спросил Малахов таким тоном, словно игра «на интерес» была обычным делом.

Зиберов настороженно взглянул на лейтенанта.

— Ни на что. Играем и играем…

— И какой же счет?

— Три ноль в мою пользу, — Зиберов самодовольно усмехнулся и посмотрел на столпившихся вокруг солдат. — У меня пока еще никто не выигрывал…

Внезапно Малахов понял, что Зиберову известно, чем закончилась история с рапортом, иначе он не был бы так самоуверен. «Наверное, писарь проболтался», — с горечью подумал Малахов. Ему и в голову не могло прийти, что эта злополучная история в тот же день стала известна всей роте.