Серафима Полоцкая: Роль, заметная на экране

И теперь я смотрела на него с большой радостью, хотя подумала, что он, пожалуй, лет на десять старше меня. Впервые я заметила, что ото лба он начал лысеть, а лицо его с немного приплюснутым носом обгорело на солнце и шелушилось. Все это искупалось особенным, только ему свойственным дружелюбно-кротким выражением темных глаз и приветливой улыбкой.

— Здравствуйте, — повторил он, все еще не выпуская моей руки.

Я ничего не успела ответить, потому что Анна Николаевна, присев на мою постель, сказала:

— Дайте спички, Копылевский! Устала до черта!

Она закурила и, понизив голос, обратилась ко мне:

— Раенька, дорогая, я хочу с самого начала предупредить тебя: наши отношения здесь должны быть строго официальными. Никто не должен знать о нашей дружбе. Не обижайся… У меня и так куча неприятностей.

Она притянула меня к себе и, обняв одной рукой, другой продолжала нервно вертеть папиросу. Взгляд ее устремился за окно, хотя, судя по выражению лица, она не видела прекрасной речки. Я поняла, что ей тяжело, но побоялась проявить чувствительность и только спросила:

— А что же случилось?

Анна Николаевна, вздохнув, посмотрела на меня:

— Нам здесь предлагали на роли пастуха и невесты местных исполнителей, а они тебе в родители годятся по возрасту. С большим трудом отстояли тебя. Но теперь все здешние артисты против меня. Говорят, что у них в театре тоже есть молодые балерины, а тебя взяли как близкого мне человека. Им нельзя давать повода для разговоров о «семейственности»… Дайте спичку, опять потухло…

«Вот почему говорили о «прихлебательнице», — мелькнуло у меня в голове.

Вадим, помогая ей зажечь папиросу, смотрел на меня:

— Не огорчайтесь, Раечка. Где ваша чудесная улыбка?..

— Комплименты в другой раз, Вадим Ефимович! — недовольно перебила его Анна Николаевна. — Положение очень серьезное и для Раи, и для меня… Итак, Раенька, мы будем встречаться только для дела и разговаривать только о деле. И запомни, девочка, у нас здесь всего один друг — Копылевский, — кивнула она в сторону Вадима.

Он смотрел на меня так, что в этом сомневаться не приходилось.

— Конечно, если понадобится, мне приятнее всего обращаться за помощью к вам, — искренне призналась я ему.

— Нет, девочка, этого делать не стоит, — отрицательно качнула головой Анна Николаевна. — Все не так просто, как тебе кажется. Словом, никуда не суйся. Сиди и жди. Я сама найду возможность сделать для тебя все… Вот, черт, опять потухла! — сердито воскликнула она и, бросив окурок в окно, поднялась. — Ну, дел еще полно… Идемте, Копылевский!

Уже взявшись за ручку двери, она обернулась и помахала рукой:

— Спокойной ночи, Раенька.

— Спокойной ночи! — повторил и Вадим, выходя следом за ней.

— Спокойной ночи! — ответила я, понимая, что никакого спокойствия быть не может, несмотря на ее улыбку и на его долгий, обволакивающий взгляд. Все получилось слишком неприятно.

В глубине души у меня была надежда, что Анна Николаевна немного преувеличивает. К тому же прятаться от недоброжелательства я считала малодушием и упрямо заставила себя выйти из каюты.

В столовой несколько человек заканчивали ужин. За дальним столом играли в преферанс. Я подошла к газетам, развешанным на стене, и начала читать статью, посвященную двадцатисемилетию со дня начала Великой Отечественной войны. Я читала газету еще утром, в самолете, но тогда все пассажиры горячо обменивались мнениями, вспоминали прошедшее, выражали надежду, что война не повторится. Теперь же мне некому было сказать и слова. На меня никто не обращал внимания. Пришлось, приняв независимый вид, отправиться дальше.

Я чуть не столкнулась в дверях с Михаилом Алексеевичем, директором съемочной группы, который и привез меня на пароход. Его широкое лицо осталось озабоченным, хотя он и улыбнулся мне.

— Устроились? Все в порядке? — спросил он и, не дожидаясь ответа, исчез за дверью.

Мне ничего не оставалось, как продолжать прогулку.

Я заглянула в коридор носовой части парохода, где размещались работники киногруппы. Там было пустынно, только за дверями кают приглушенно звучали голоса.

Зато на верхней палубе теперь было полно народа. Многие, собравшись группами, оживленно разговаривали, другие, опершись на поручни, смотрели, как невдалеке от парохода со смехом и криками плескались в реке купальщики. На меня никто не взглянул. Немного постояв, я спустилась в боцманскую каюту.

Такой одинокой я оказалась впервые, хотя росла сиротой.