Эдуард Пашнев: Цветы из чужого сада

– Руки вверх! – направил тот на Зайца вытянутый пистолетом палец. – Попались, господин Свентос. Ваш номер – триста двадцать четыре.

Заяц оттолкнул Шуркину руку:

– Лешка велел прийти для разговора на баржу.

– Куда?..

– У Бархатного бугра которая лежит. Я бежал, хотел догнать вас, а он вышел из переулка и загородил мне вот так дорогу.

– Кому велел прийти? Всем нам?

– И Коте.

– Алик! – повернулся Шурка.

Алик издалека наблюдал за совещанием мальчишек. Он сразу подошел и встревоженно спросил:

– Что?

– Лешка велел после уроков прийти на баржу.

– Я не могу. Мне мама не разрешает после уроков задерживаться.

– «Задерживаться», – передразнил его Заяц. – Он сказал, если ты не придешь, то он тебя рассыплет по винтикам, так что ни один конструктор потом не соберет.

Алик сник.

Звонок помешал мальчишкам договорить. Они разошлись по партам и задумались над тем, что Лешке от них надо. «Наверное, поспели ирисы», – догадался Алик. Но он не хотел воровать цветы для Берты. Потом он вспомнил, как Берта говорила Лешке, чтобы он следил за учебой пионеров. Лешка тогда спросил: «Зачем?», она ему ответила: «Чтобы в школе не было никаких подозрений». «Пусть лучше будут подозрения», – решил Алик и резко поднял руку. Аркадий Константиныч, учитель математики, подняв очки на лоб, внимательно всматривался в класс.

– Отличники сегодня мне не нужны, – пропел он. – Кончается последняя четверть, и мне хотелось бы, чтобы некоторые троечники попытались исправить свои отметки, хотя бы на четыре. Но наши троечники, видимо, очень скромные люди, они не хотят подымать рук. Придется их все-таки потревожить.

– Аркадий Константиныч, – взмолился Алик, – вызовите, пожалуйста, меня.

– Ты хочешь исправить свою «пятерку» на «шесть»? Тщеславие хорошо в умеренных дозах.

– Вызовите, пожалуйста.

– Хорошо, иди к доске. Но предупреждаю, если ответишь хуже, чем позавчера, поставлю «четыре», а если лучше, то поставлю «шесть», или «семь», хоть такая отметка Министерством высшего образования и не предусмотрена.

Аркадий Константиныч, или, как его прозвали школьники, Аркадий Крокодилыч, пропел свое условие, протянул Алику задачник и ткнул пальцем в номер задачки, которую надо было решить у доски. Алик быстро переписал условие и начал решать. Нинка Пономарева с гордостью за ним следила. Ей всегда нравилось смотреть, как он быстро справляется с задачками.

– От восьми отнять два, – бормотал Алик. – Равняется…

И он написал тридцать пять. Нинка ахнула. А класс, который уже начал презирать Алика за то, что он похваляется своими «пятерками», настороженно замер. Аркадий Крокодилыч надвинул очки на глаза, хмыкнул и переспросил:

– Значит, если от восьми отнять два, получится тридцать пять?

– Да.

– А сколько будет, если к одному прибавить один?

– Четырнадцать.

– А от одного отнять один?

– Сорок пять.

– Ну и глупо! – сказал Аркадий Крокодилыч. – Если тебе нужна была двойка, попросил бы, я тебе ее и так поставил бы. А зачем отнимать у людей время? Садись! Два.

На уроке географии Алик перепутал Америку с Африкой. Молодая учительница чуть не расплакалась и сказала, что пойдет жаловаться к директору. Она назвала эту ошибку хулиганским поступком.

На уроке истории Уф Фимовна сама вызвала Алика отвечать урок. Он сказал:

– Не знаю.

– Ну, тогда, уф, отвечай, что знаешь.

– Ничего не знаю.

Учительница тяжело вздохнула. Ей предстояло решить загадку Алика. Она подумала, что надо вызвать в школу его мать.

На перемене в учительскую прибежал завхоз и переполошил Уф Фимовну. Он сказал, что на крыше школы, на самом краю, сидят два ее ученика. Это были Вовка Жигалкин и Петька Серебряков. Они испытывали новую конструкцию прибора.

Баржа лежала у Бархатного бугра на полдороге между школой и Речным переулком. Во время ледохода вместе с катерами и дебаркадерами она дрейфовала от пристани в сторону лесопильного завода. Но ее сильнее других потискало льдом, и она стала плохо держаться на плаву. Тогда во время разлива ее отвели поближе к берегу и привязали к железному столбу, вбитому неизвестно когда и неизвестно зачем на склоне Бархатного бугра. Здесь она и затонула. Вода спала, а баржа так и осталась лежать на берегу. Через пробоины из нее, как из дырявого корыта, вытекла вся вода, солнце высушило ребра изнутри и снаружи, и она превратилась в уютное место, где можно было спрятаться от посторонних глаз.