Виктор Сидоров - Я хочу жить

Смотрел я на Ваньку — совсем другой человек: решительный, уверенный в себе, куда нам всем до него. Он и в самом деле сможет все.

Однако пробираться сотни километров без денег и еды — не шутка. Я тронул Ваньку за руку.

— Погоди, Ванька, погоди еще малость. Может, в самом деле война скоро кончится…

Ванька задумался, надолго умолк. А потом снова произнес упрямо:

— Мне ждать конца войны некогда.

Нам пришло письмо.

«Дорогие ребята, мы уезжаем и не можем проститься с вами. Совсем нет времени. Вчера мы получили вызов и вот сейчас, через полчаса, едем в Харьков. Куда отправимся потом — пока неизвестно.

Всем большой-большой привет от Самуила Юрьевича. Три дня назад он ушел в Красную Армию. Я снова увидела его в военной форме, как пять лет назад в Испании. Как и тогда, он идет воевать за свободу, против проклятых черных фашистов.

Но теперь будет наша победа. Наша! Я знаю и верю в это. Нет, мы не будем сидеть сложа руки и ждать победы — мы сами будем помогать Красной Армии бить фашистов. Как? Антонио и Абелардо идут в ремесленное училище, потом на завод. Я — еще не знаю, но за бортом, конечно, не останусь.

Мне скоро шестнадцать. Это уже не мало. Я не зря жила и кое-что умею.

Теперь Саша Чеканов, наверное, понял, зачем я училась стрелять. Да, я хочу на фронт. Любыми путями. Не возьмут — убегу. Я буду там!

Крепко жмем ваши руки.

Рот фронт!

Но пасаран!

Клаудия, Абелардо, Антонио».

Ночью, а ночь была темной и ветреной, далеко в море, за горизонтом, долго алело зарево. Что случилось: или шел морской бой, или горел подорвавшийся на мине корабль, или… Я так и не узнал ничего.

А утром высоко по-над морем дважды прошли огромные стаи фашистских самолетов. Мы уже хорошо знали, куда они летят: бомбить Севастополь. Мы с ненавистью и страхом провожали их глазами.

— Почему их не бьют? Почему не бьют?!

Это Фимочка.

Еще недавно надоедала его ехидная улыбочка. А теперь пусть бы смеялся. Даже надо мной.

Я вдруг подумал: а когда мы последний раз смеялись? Все и по-настоящему?

Пашка Шиман получил письмо — ранен его брат. У Иры дом оказался на захваченной фашистами земле. У Мишки Клепикова ушли на фронт сразу трое: отец и братья, дома осталась одна мать.

Мишка, когда получил это письмо, заорал на всю веранду:

— Ура! Теперь фашистам каюк — батя с Федькой и Серегой посвертывают рыла у фашистов. Вот попомните мои слова. Федька — штангист. Без винтовки всякой, кулаками порасшибает им башки.

Пашка Шиман произнес:

— Ладно, довольно…

Сказал тихо, даже не взглянув на Клепикова, и тот — небывалый случай — в самом деле примолк.

В санатории тоже захозяйничала война: не стало многих врачей и сестер. Одни уехали на фронт, другие ушли работать в госпитали. Недавно мы проводили нашу старшую сестру Надежду Ивановну, а сегодня — опять разлука.

После обеда торопливо вошел дядя Вася. Он без колпака, халат наброшен на плечи, полы развеваются, как бурка на ветру. Остановился посередине веранды.

— Проститься забежал, ребятки. В армию ухожу, на фронт…

Оглядел нас, хотел еще что-то сказать, да только рукой махнул.

— Эх!..

И пошел от койки к койке, пожимая руку каждому. Возле меня остановился.

— До свидания, Сашок!

Я едва удержал слезы, выдавил еле:

— До свидания, дядя Вася… Будьте всегда в… вертикали.

Он охватил мою голову ладонями, приподнял, поцеловал и быстро, не оглядываясь, пошагал к двери…

Немцы взяли Львов.

Фимочка с самого утра плачет не переставая — громко, с какими-то тоскливыми подвываниями, от которых мороз по коже.

Возле него то дежурный врач, то сестра. Каждая изо всех сил старается успокоить, но он не смотрит ни на кого и не слушает. Попытался уговорить Фимочку и Ленька Рогачев. Однако едва Ленька произнес слово, Фимочка так заголосил, что нас жуть взяла. Ленька сердито поправил очки и торопливо принялся листать какую-то книгу.

Мне и жалко Фимочку и досадно — нельзя же так распускаться и реветь, на все отделение. Если каждый, у кого горе, начнет так голосить — с ума сойдешь.

Пашка Шиман получил от Зойки две записки. Она просила, чтобы уняли Фимочку, дескать, девчонки нервничают, а те, что тяжелобольные, и вовсе плачут, ни спать, ни есть не могут. Пашка подъехал к Фимочке, тронул его за руку.

— Фимка, послушай меня… Послушай, что скажу… Фимочка лишь сильнее потянул на лицо простыню.