Станислав Романовский: Пушка из красной меди

В это время погас огонь.

— У нас с отцом в лодке смолье спрятано, — в совершенной темноте сказал Коля-Николай, раздул жар на корме, сел за весла и погреб туда, где Кривель впадает в озеро.

Смолье трещало, разбрызгивая искры, и угловатые тени метались по берегу, и Варя на быстром ходу заглядывала в глубину, но ничего не видела, кроме гладкой воды, что расступалась с шелестом, и отраженного пламени.

Ближе к цели Коля-Николай погреб тише. Девочка перегнулась через борт. У щек, у самых губ она почувствовала близость воды, увидела глубину и обеими руками схватилась за лодку.

Лодка с огнем, с двумя людьми как бы висела в воздухе, на большой высоте, и упасть ей мешала тоненькая, тоньше лампового стекла, пленка воды!

Сначала дна не было видно. Что там внизу, сколько лететь, — никто не знает. Порвется нежная пленка, что тогда?

А вот и дно забрезжило.

Толстые корни кувшинок (Варя чуть не приняла их за медные пушки!) отдыхали на пушистой подстилке и слабо дышали в длинные стебли. Цветы их были закрыты с вечера, кроме одного. Он не успел или не захотел зажмуриться, притонул, и открытый глаз его далеко золотился в зеленой глыбе озера…

У самого дна носом к носу почивали линь и линиха. Во сне они шевелили плавниками, чтобы не потерять равновесия и не упасть с невидимой своей кровати. На недолгое время оба засветились в луче жарника, отчего показались Варе отлитыми из особого, благородной красоты, сплава, секрет которого ныне утерян навсегда.

Там, где водоросли сплелись в неглубокую пещеру, солдатским сном забылась стая окуней в маскхалатах. С виду одни мужики, эти окуни, и дело-то у них такое не женское: разбой. Чуть колыхнулись они, когда над ними, над их снами проплыла лодка с огнем, с круглым лицом Вари и с веслами Коли-Николая.

Истемна-синие водоросли угадывались в самой глубине, и морской, ненашенский цвет их на миг вызвал в воображении девочки далекие моря, острова и пальмы.

А вот и щука с руку. Она немного отодвинулась, дала дорогу лодке и осталась около травы. Таловым прутиком Коля-Николай почесал ей спину — ничто не отразилось в щучьих выпученных глазах.

Недалеко от ее физиономии вспыхивали и гасли мальки, рыбьи детеныши. Ночью их жизнь была совсем не сонной, не как у взрослых. Сновали они туда-сюда, клубом клубились, чему-то радовались…

Вот чему! Бугрилась на дне светлая влага, колебались от нее придонные травинки, дымом брался песок, опадал и опять поднимался.

Чистая рыба язь собралась в кружок, головами к бугорку, к живой воде, и непонятно, спала ли она или удивлялась: почему посреди стоячего озера бьется вода?

Варя услышала, как рядом сопит Коля-Николай.

— Это они к роднику подышать пришли, — шепотом сообщил он. — Озеро на сорока ключах стоит!

— Один есть, а остальные где?

Мальчуган не успел ответить. Из темноты закричал простуженный голос. Слов нельзя было разобрать, но Коля-Николай сказал:

— Батя лодку просит…

Детям очень хотелось досмотреть дно, однако темнота опять закричала громче.

— Едем, едем, — отозвался Коля-Николай и невпопад заработал веслами. — Не кричи… Не глухие!

На берегу у костерка их ждал Колин отец с тележкой, где в плетенке под сеном была уложена сеть. Он подтащил лодку к берегу и спросил:

— Накатались?

Коля-Николай ответил:

— Нету…

— Ну потом покатаетесь. Вот, Варя, мы и свиделись, Тебе Коля-то все рассказал? Вот и ладно. Уезжаю-уезжаю, а уехать не могу! Карантин — будь он неладен. Чего-нибудь да выдумают. Раньше как-то спокойнее жили… Садитесь, ребятишки, у костра грейтесь. Вон чайник, заварка, картошка. — И сторожким голосом спросил сына: — Чужих не видели?

— Нету…

— Вот и ладно. Поедешь со мной, сынок?

Коля-Николай похлопал мокрыми рукавами, и отец согласно кивнул:

— Оставайся с Варей. Сушись, только не сожги одежду. Я в твои годы у костра рубаху сушил и сжег — один воротник с «молнией» принес, все со сна сжег. И воротник-то надо бы выбросить, да я родителей боялся…

За разговором он сгружал в лодку сеть, прислушивался к рыбьим всплескам, к шумам в дубках и тальниках, и движения его были сноровистые и бесшумные. Огонь на корме догорел, и Варя хотела подложить смолья, но Колин отец запретил:

— Зачем? Сейчас светать скоро будет. Поехал я. Без меня никуда не ходите. — И, толкаясь кормовиком, растворился в темноте, будто его и не было.

Дети натаскали сушняка к костру, он взялся широким добрым гудом и погнал в небо таловое тепло.