Андрей Сахаров - Бамбино

Зеленые чалмы душманов уже исчезли за высокой скалой, а Хаджи Гулям не торопился за ними следом. Он стоял и смотрел вниз на долину, которая подходила вплотную к горам. Люди в Кабуле придумали революцию, они установили, как они говорят, народную власть, отняли фабрики и заводы у предпринимателей, а земли у помещиков и передали эти земли крестьянам, но это можно делать, может быть, там, в Кабуле, но не здесь, в Пуштунистане, в провинции Пактия, в этой округе, где был и остался саибом он, Хаджи Гулям. Сколько уже дней прошло с тех пор, как новый губернатор, приехавший из Гордеза, центра провинции Пактия, объявил здешним крестьянам о земельной реформе и о том, что отныне его, Хаджи Гуляма, земли принадлежат на правах личной собственности им, крестьянам из племени мангал, по шесть джарибов [7] Джариб равен 0,5 гектара. каждой семье. Сколько уже дней прошло с тех пор, как его, Хаджи Гуляма, отказавшегося подчиниться новой власти и добровольно уступить землю крестьянам, губернатор объявил вне закона. И что же? Вот перед ним лежит долина, а в долине за высоким, обмазанным глиной забором стоит замершая бездыханная деревня, и долго еще никто из крестьян, его бывших арендаторов, не высунет нос за ее ворота. Жаль, очень жаль, что пришлось застрелить старика Барата. Когда-то он был исправным арендатором, хорошо работал, в установленные сроки приносил своему благодетелю часть урожая — и сахарную свеклу, и свежий помол пшеницы, и другие продукты, и все это было отличного качества; несомненно, старик Барат был честным человеком. Но в последнее время и он испортился. Разве это годится: он взял в собственное владение помещичью землю, презрев все заповеди аллаха; послал одного сына в армию, и тот уже сражается против истинных мусульман где-то на гиндукушских перевалах; второй сын служит в Гордезе новому губернатору; да и внук Исхак, сын солдата, волчонком смотрит на него, Хаджи Гуляма, вместо того, чтобы целовать, как прежде, его украшенные перстнями руки. Он честно предупреждал старика, что следует унять сыновей и не касаться не принадлежащей ему земли, но старик закусил удила, и потому все получилось так плохо.

Пришлось предупредить и женщин рода Баратов, что малыш Исхак очень быстро уйдет в царство вечного блаженства, если сыновья Барата не прекратят своей вредной аллаху деятельности. Что касается земли, то он, Хаджи Гулям, спокоен: больше на нее никто не покусится — в семье старика Барата в данный момент, кроме него самого, просто некому было ее обрабатывать.

Для острастки же остальных пришлось ткнуть несколько раз раскаленным прутом в спину мальчишке.

Конечно, это не совсем приятно — стрелять в безоружных людей, клеймить раскаленным железом их детей, но таков уж этот трудный век; аллах свидетель — он, Хаджи Гулям, и его душманы не жестокие люди, и пусть проклятье падет на голову новых властей Кабула, которым потребовались его земли, стада и горы, пусть крестьяне проклянут тот час, когда свершилась апрельская революция, принесшая им пока одни страдания.

Примерно раз в неделю наезжал Хаджи Гулям со своим отрядом в местные деревни — то в одну, то в другую. Он спускался с гор всегда неожиданно, и никто из деревенских никогда не успевал предупредить о его появлении власти в Гордезе. Везде у Хаджи Гуляма были свои уши и глаза. В деревнях жили его бывшие сборщики арендной платы и надсмотрщики, охранники и муллы. Часть их ушла с ним в горы, но многие остались на своих местах. И все они внимательно следили за тем, как ведут себя крестьяне. Стоило кому-то из них взяться за мотыгу и начать обработку бывших помещичьих земель, как являлся отряд Хаджи Гуляма и следовало наказание. Стоило кому-нибудь из взрослых детей крестьян уйти на службу в народную милицию или в армию, как душманы избивали оставшихся членов семьи, чтобы другим было неповадно служить народной власти.

Хаджи Гулям все стоял и не мог оторвать глаз от долины. Здесь прошло его детство, вон там, в тени тополей и кустов жасмина и сирени, белеют стены виллы, которую построил еще отец. Праздничный двухэтажный дом с ажурной застекленной верандой, легким навесом, защищающим от солнца, над внутренним двором; там прямо на траву выстилали к приходу гостей дорогие персидские ковры.

Каждый раз, как Хаджи Гулям совершал налет на эту деревню, он непременно заходил в свой дом. Здесь все стояло нетронутым. В гостиной блистал черным лаком изящный рояль, старинное оружие времен Тимура висело по стенам, в кабинете на столе стоял открытый ящик с ямайскими сигарами; после обеда он любил выкурить одну из них и, сидя в уютном мягком кресле, подумать о жизни.