Федор Камалов: Здравствуй, Артем!

— Надо выкурить его! — предложил Даянов, лязгая зубами. — Хворост поджечь у входа!..

— Даянов! — закричали все. — Брось, поджигатель, истребитель лягушек!

Марионетта, увидев рану, ударилась в панику: ах-ах, страх, бегом к врачу! Схватила Арсентьева за руку и велела всем собираться домой.

Чем дальше мы уходили от норы, тем больше Арсентьев вырастал в глазах всех, особенно девчонок, и шел уже чуть ли не былинным героем.

Меня что-то раздражало в этой истории. Ужасно противно было. Тут еще я заметил, как Сережка отстал. Я нырнул в кусты и отправился назад.

— Серый! — Я его застукал у норы. — Ты что здесь делаешь?

Сережка с жадным и боязливым любопытством заглядывал в нору.

— Артем, я тоньше тебя, я полезу!..

Мы накрепко сцепили два ремня, один конец я привязал к Сережкиной ноге, а он полез. Я сидел у норы, заглядывая в ее черное горло, а минуты тянулись. Сережка пропал, и я чуть не состарился у проклятой дыры. Наконец из-под земли послышалось глухое «ы-ы-ы», и я изо всех сил потащил за ремень.

Потный, весь перемазанный, Сережка, отдышавшись, презрительно сказал:

— Там торчит поломанный корень, острый. Он об него порезался. Я загнул корень.

— А нора? — спросил я.

— Она вбок уходит. У меня сначала гибкости не хватило, а потом я руками дотянулся. Там тупик.

Мы пустились бегом догонять всех. С Марионеттой, заметь она наше отсутствие, случился бы сердечный приступ.

Отшельник говорит: «Есть страх, который можно понять, есть страх, который нужно простить, и есть благородный страх за человека — его нужно приветствовать».

Иногда мне все кажется трын-травой, а иногда я всего опасаюсь: как бы тут не споткнуться, там бы не ляпнуть что-то такое, после чего на тебя пальцем покажут…

— Серый, если бы с тобой все друзья перестали знаться?

— Да такого быть не может! За что?

— Ага, испугался? А если бы с тобой, Отшельник?

— Это жутко! — хмуро говорит он. — Это все равно, что умереть. Этого я боюсь!

Лень, по поговорке, раньше нас родилась. А скука и того раньше. Какой древний пережиток!

Отшельник говорит: «Веселиться через силу умеют лишь сильные люди».

Лето на дворе.

Небо дождем заряжено, льет второй день.

Отшельник и Сережка уехали в пионерский лагерь, живут там, в ус не дуют. Я сам лишь позавчера вернулся из лагеря, теперь валяюсь на диване и смотрю, как бойкий паук вьет свою рыбацкую сеть.

На Клязьме бухал паровой молот. Сначала сквозь дождь доносилось — «Чш-ш!», потом — «Вщ-здох!» — и как-то влажно звенела чашка на столе. Вчера я с утра, пока не было дождя, как привязанная коза, торчал на берегу. Ну вбивают и вбивают сваи, меня не спрашивают.

Скука.

Я по-разному пытался отделаться от нее — пел, свистел, читал, разобрал приемник. А собрать не захотел — опять стало скучно. Скука все глубже, глубже запускала в меня когти. Я даже подумал, что по мне скоро ржавчина пойдет.

Потом я сел писать рассказ. Выбрал хорошую ручку, взял чистую тетрадь. «Я с детства люблю город Рязань. — Сам удивился, почему с этого началось. — Мне кажется, это единственный город, в котором осталось что-то от старинной Руси: от богатырей, витязей, Соловья-разбойника и бродячих гусляров.

Там ходит Балда по базару. Попы его не берут, сами безработные сидят. А Балда не тужит, всему городу служит — забор вокруг Рязани строит, щелчками гвозди вколачивает. Все вокруг толкаются, с удивлением на Балду смотрят. И я… поеду, посмотрю…»

Мне вдруг, и правда, ужасно захотелось самому поехать в славный город Рязань. Я посидел еще немного, бросил ручку и опять лег на диван. Паучишка бегал, таскал за собой бесконечную нить.

Дождь за окном шевелился, шевель-лился.

Я подумал, что дождь залил всю землю, мир уже по горло в этом тягучем дожде, и не пора ли мне строить ковчег? В дверь тарабахнуло. Я открыл. На пороге стояла нежданная Марионетта Григорьевна.

— Проходите! — растерялся я.

Она прошла и села на диван.

— Родители на работе, сестренка в лагере, Артем валяется на диване, — сама себе рассказала Марионетта. — А в это время на свете происходят интересные события.

— Что, кто-то уже ковчег строит? — спросил я с усмешкой.

— Ну-у, ковчег!

— Тогда меня не интересуют никакие события: «и которые в дальнем свете, ни которые в ближнем, — вяло сказал я.

— Через улицу. В подвале вон той девятиэтажки открылся детский клуб «Алый парус».

В подвале «Алый парус», надо же!