Владимир Аринин: Вологодский клад

— А у меня и отец, и дед, и прадед — все были живописцами, — отвечает Агей. — Наше дело от отца к сыну переходило.

— А много ли еще в Вологде художников? — спрашивает Бруин. — Или более нет никого?

Агей рассказал, что в древности в Вологде много было живописцев, целые роды: Дементьевы, Поповы, Сергеевы, Автономовы. Лет сорок-пятьдесят тому назад около ста живописцев в городе работало. Всю улицу занимали — Иконной она называлась.

— А сейчас живописцев стало менее, — посетовал Агей. — Вот и я не знаю, учить ли живописи сына. Приходит в упадок наше дело. И заказов стало мало. И оплата небольшая.

— Живописец ты отличный, — похвалил его Бруин. — Вот тебе еще оплата, дополнительная.

Вышли Бруин и Иван от Агея, а навстречу им Генрих Клюк идет. Поздоровался он с Бруином, а на Ивана и внимания не обратил, считая ниже своего достоинства здороваться с простым человеком.

— Скоро, ли вы, господин Бруин, отыщете обещанные сокровища? — спросил он с кривой улыбочкой. — Анна Гутман, по-моему, начинает терять терпение…

— Дело двигается, господин Клюк, — ответил Бруин. — А пока не хотите ли взглянуть, что мы с Иваном приобрели?

— Извольте, сочту за удовольствие взглянуть.

И Иван приподнял на руках доску с живописью и показал ее Клюку. Тот смотрел, смотрел и говорит:

— Не понимаю я таких художеств. Вверху-то понятно — небесный город. А скажи мне, — обратился он к Ивану, — что это за дома да башни внизу?

— Внизу, — показал Иван, — великий город Царь-град. Подальше — Москва, а в углу доски — наша Вологда.

— Так, так… — усмехнулся Клюк. — А что на этой доске за твари между деревьями и люди между домами и башнями?

— Как я понимаю, — пояснил Бруин, — это все живущее на земле.

— Такого не бывает! — возмутился Клюк. — Не может Царьград очутиться рядом с Москвой и Вологдой. Не могут собраться вместе все земные твари и все люди.

— Видите ли, господин Клюк, — в этом-то и есть секрет живописца. Для него все едино: и твари, и цветы, и леса, и воды, и птицы, и рыбы, и звери, и люди, — возразил ему Бруин. — А слышите, господин Клюк, как краски звучат?

— Краски звучать не могут. Не морочьте мне голову! — еще более рассердился Клюк.

— Взгляните и прислушайтесь… — сказал Бруин. — Вот холодный голубой цвет, он звучит спокойно и возвышенно. Рядом зеленый — он теплее, звучнее. А огненно-красный цвет — яркий, громкий. Оранжевый говорит о чем-то непривычном, неслыханном. Золотой цвет как будто все объединяет, согласует.

— Я не слеп и не глух, господин Бруин, — заявил Клюк. — И ничего подобного я не вижу и не слышу. И мне в лавку пора.

Сухо попрощавшись, Клюк пошел в сторону.

— Что ты на это скажешь? — спросил Бруин у Ивана.

— Господин Бруин, — ответил Иван, — ты теперь все видишь, слышишь и понимаешь. Тебе теперь нашими сокровищами владеть можно.

Генрих Клюк, оказывается, пошел не в лавку, а в дом вологодского палача.

Рыжеволосый палач сидел в это время дома в мрачном настроении и от нечего делать подсчитывал в полуоткрытую дверь, сколько прохожих пройдет мимо его дома. «Одна голова, — считал он прохожих по головам, — вторая голова, третья, четвертая, пятая… Ох, сколько еще голов сидит на своих плечах!»

И тут к нему пожаловал Генрих Клюк. Он уважительно приветствовал палача:

— Мое почтение, господин палач!

— Мое почтение, господин купец!

— Почему грустен, господин палач? Почему тоскуешь?

— Как не тосковать, господин купец… Работы нет. А без работы человеку нельзя — душа болит.

— Правильно говоришь, — поддакнул Клюк. — Не ценят тебя здесь, в Вологде, не понимают.

— Где им, лапотникам, меня понять! Разве в Вологде приличную работу найдешь? Вот выпорол на той неделе воришку-карманщика — и все. Да разве это настоящее дело для мастера? Тьфу! — плюнул от досады палач.

— В столицу тебе надо уезжать, — посоветовал Клюк. — Там ты смог бы показать себя и свои способности развил.

— И уеду, — заявил палач. — Они еще меня в Вологде вспомнят, они еще пожалеют! Не буду хвастать, но прямо скажу — свое дело я знаю. Я ведь не простой палач, а заплечных дел мастер.

— Есть серьезное дело, — сказал Клюк. — Надо бы прирезать одного человечишку. Конечно, за хорошую, за очень хорошую плату, — и начал что-то шептать палачу на ухо. Шептал, шептал, а потом спрашивает: — Что ж… принимаешь заказ?

— Принимаю, — отвечает палач. — Только цена будет двойная.

— Отчего же? — изумляется Клюк.

— Оттого что — иностранец. Как-никак, а все же заграничная голова!