Вадим Чирков - Доброе племя индейцев Сиу

На этот раз Витюня заплакал. Он разревелся еще при девочках — не смог сдержаться, когда они стали его отряхивать, — а потом плакал дома, потому что сильно болела голова и потому, что выхода по-прежнему не было.

Отец заметил, что Витюня вдруг перестал ходить на улицу, все допытывался причины, и, не зная ее, сердился. Он считал хоккей и футбол мальчишкам совершенно необходимыми, а Витюня валялся на диване, играл с котом, даже книг не читал. Отец думал, что на Витюню нашла какая-то дурь.

Сколько уже раз хотелось Витюне выйти к Аркану и сказать: бей, сколько хочешь! Закрыть глаза, стерпеть — чтобы потом все уже было кончено… но уж очень страшен Аркан в своей волчьей озлобленности; злобен он был как-то очень стойко, по-взрослому, а не по-мальчишески — и у Витюни не хватало смелости на этот шаг.

В хоккей в эту зиму Витюня почти не играл. Да и что за интерес играть, каждую минуту оглядываясь. Три раза ему пришлось удирать в самый разгар игры, нестись по лестнице в коньках; а последний раз он упал, расшиб локоть. И перестал выходить на площадку. Клюшку — с глаз долой — закинул за шкаф.

С того дня зачастил в Дом пионеров, в изостудию. Было удобно: когда после школы забегал пообедать, Аркана, как правило, во дворе еще не было, а когда возвращался из Дома пионеров, то либо в троллейбусе, либо по дороге к дому почти всегда встречался с отцом. Не очень-то приятно было идти по двору с отцом, — вот, мол, до чего боится! — да ведь лучше, чем выглядывать, из-за угла, а потом красться вдоль стены…

Аркан, видя его с отцом, сощуривался и показывал кулак, обещая непременную взбучку, — Витюня сбивался с разговора.

Отец новому увлечению сына обрадовался: дело. Тем более что и он сам рисовал когда-то и лепил. Однажды вечером он взялся было снова за пластилин — хотел и попробовать и показать, что умеет, — а ничего у него не вышло. Отец здорово расстроился, смял пластилин в комок.

— Значит, — сказал он, — все? Я думал, что еще могу, а выходит, что уже, значит, кончено…

Он сокрушался целый вечер.

— Ты смотри, — говорил он то маме, то Витюне, — что-то, значит, во мне прекратилось. Умерло! Уже не развить. Вот черт! Постарел, а? Значит, все? Знаешь — неприятно! Очень неприятно!..

Отец был экономист в ЦСУ, вечно занят, но думал, что будет у него наконец свободное время, и он займется рисованием, лепкой, станет фотографировать… Это было долгое ожидание предстоящей радости, он ее отодвигал, отодвигал… И вот оказалось, что этой радости ему уже никогда не испытать. Он ее прошляпил. Пластилин больше ему не подчиняется.

А ведь он помнил, как легко глина покорялась пальцам! Как теплела, как от одних только его прикосновений — легко! — становилась человеческим лицом.

— Время искать и время терять, — стал в конце концов бормотать непонятное отец, — время сберегать и время бросать… Ты, Витя, если у тебя получается, лепи, работай…

— Да что ты, в самом деле! — не выдержала мама. — Далась тебе эта лепка!

— Елена, — замерев на месте, раздельно сказал отец, — ЭТО ты не трогай. Это наш с ним разговор. Точка!

Мама немедленно ушла на кухню греметь посудой, а отец, сразу же замолчав, включил телевизор, чтобы НЕ смотреть все равно какую передачу. Витюня, узнав размолвку, ушел в свою комнату листать книги.

В изостудии Витюня занимался в скульптурной группе. Лепить Лариса Владимировна позволяла что хочешь — она учила только советом и примером. В комнате на скульптурном столике стояла ее работа «Портрет доярки из Чинишеуц», которую она готовила к республиканскому конкурсу, и студийцы наблюдали — стадия за стадией — весь процесс ваяния.

Витюня лепил… хоккеистов. Никого он не видел так ясно, как их.

Один, на крутом вираже, сильно накренившись, готовится сделать бросок — это он сам. Вратарь в воротах. Еще один, летящий параллельно атакующему, — защитник, Сема.

Когда хоккеисты были почти готовы, Витюня вылепил вдруг Кузьмича. Сидит: на нем твердый полувоенный картуз, пальто, обе руки на палке. Камнем застыл Кузьмич; время обвевает его, как ветерок.

Сидящего Кузьмича Витюня назвал «Старый чапаевец».

А третьей работой был Аркан. Стоит: руки в карманах, окурок в зубах. Руки Витюни сделали Аркана не спросясь. Сделали — и Витюня удивился: вот он какой, его враг! Да это же вылитый волк из «Ну, погоди!»

А он, значит, заяц…

Аркан стоял отдельно, но как-то раз, случайно, Витюня поставил его рядом с хоккеистами. Глянул — и глазам не поверил. Так вот кого не хватает его, Витюниному, хоккею! Аркана! Вот где была Правда!