Ласло Харш - Ребята не подведут!

Габи спросил у господина Розмайера, кто на нем умеет играть, и тот указал на Эде. И Эде действительно умел играть. Он что-то повернул позади пианолы, и в тот же миг в комнате зазвучал марш Ракоци. Вот тогда-то многие и решили, что это никакая там пианола, а просто-напросто большая шарманка. Но как бы то ни было господин Розмайер явно гордился своей пианолой, а в особенности музыкальным «дарованием» Эде. Но если уж говорить по-честному, ему нравилось именно то, что при звуках пианолы в корчму набивалась уйма посетителей и что они, уходя, оставляют денежки в кассе.

Как-то раз довольный господин Розмайер снова кивнул Эде:

— Ну-ка, сынок, сыграй еще!

Эде, разумеется, упрашивать не пришлось. Он снова завел «рояль-шарманку», и снова загремел марш Ракоци.

Едва прозвучали первые несколько тактов, как из соседней комнаты донеслись нечленораздельные выкрики. Дверь с треском распахнулась, и, пошатываясь, вошел немецкий солдат. Солдат, видимо, основательно налился холодным, прямо со льда пивом у Розмайера.

— Хайль! — оглушительно гаркнул он и вскинул руку.

Но он, видимо, не рассчитал силы взмаха и, чтобы не потерять равновесие, ухватился за позолоченный столик. Стоявшая на столике фарфоровая статуэтка упала на пол и со звоном разбилась. Но господин Розмайер даже и глазом не повел, а вежливо ответил:

— Хайль!

— Што это за музик? А? — пробасил немец.

— Марш Ракоци, герр фельдфебель, — почтительно объяснил господин Розмайер. — Играет мой сын. Мой сын…

— Достатошно! Фатит! — заорал немец. — Бунт! Играй песню «Хорст Вессель»!

— Он требует какую-то песню «Хорст Вессель», — зашептал отцу Эде.

— К сожалению, этого пианола не играет, — заюлил господин Розмайер.

— Как? Что? — закричал немец, и глаза его налились кровью. — Приказываю играть!

Но напрасно он приказывал: пианола не играла ничего другого, кроме марша Ракоци.

— Не играйт песню «Хорст Вессель»? Тогда капут! — заплетающимся языком пролепетал немецкий фельдфебель и, выхватив пистолет, трижды выстрелил в пианолу. Механизм застонал, в нем что-то заскрежетало, и марш Ракоци оборвался.

— Зо! Так! — изрек красномордый фельдфебель. И торжествующе продолжал: — Но зато мы будем петь!

И он тут же затянул песню о гитлеровской подлости и глупости, призывающую к убийству и истреблению людей. Господин Розмайер и Эде дрожащими голосами подпевали ему, тем более что фельдфебель дирижировал револьвером. Мальчишки же тем временем забились в угол и молча слушали.

— Зо! Так! — произнес «дирижер», когда песня кончилась. Затем он повернулся к перепуганным мальчишкам. — А вам надо тоже научиться. Потому что эта песня станет и вашим гимном.

Он вдруг четко повернулся кругом, шагнул к двери и зычно выкрикнул:

— Хайль Гитлер!

Но когда фельдфебель вскинул вверх руку, он снова потерял равновесие и через открытую дверь вывалился из комнаты.

Наступила тишина. Все, опустив глаза, стыдливо молчали, и только господин Розмайер попытался хихикнуть: видите, мол, какой веселый народ эти немцы. Но потом и он умолк. Действительно, никто не знал, что тут можно сказать или сделать. К счастью, в этот момент в давно молчавшем радиоприемнике послышался треск и мрачный, спокойный голос произнес: «Для районов Байя и Бачка воздушная тревога! Для районов Байя и Бачка воздушная тревога!» Потом тот же голос повторил эту фразу по-немецки — должно быть, специально для господина фельдфебеля, ну а после этого из приемника посыпались какие- то непонятные слова: «Крокодил гросс, крокодил клайн, леванда, леванда, леванда»…

Все облегченно вздохнули: под предлогом воздушной тревоги можно наконец улизнуть из этой комнаты. Ребята заторопились домой, а вскоре и в самом деле заревели сирены. Но чувство горечи и тревоги не покидало ребят даже и тогда, когда они, толкаясь, спускались вниз по лестнице.

В подвале, на краю скамейки, примостился бывший зеленорубашечник. Теперь если его и изводили, то делали это лишь по привычке, ибо яростные вспышки Шлампетера уже не доставляли прежней радости. Конечно, сейчас насолить ему было нетрудно, но как-то не хотелось. Да и в самом деле: это был уже не тот наглый и злобный зеленорубашечник, а жалкий, съежившийся в углу человечек, который вздрагивал при каждом взрыве и всех спрашивал, кто приходил со двора:

— Простите, бомба разорвалась рядом с нами?