Ласло Харш - Ребята не подведут!

— Откройте, пожалуйста, господин Розмайер! — прокричал Габи сквозь закрытое окно.

По виду господина Розмайера не трудно было догадаться, что он намеревается хорошенько отчитать ребят. Но, еще раз окинув взглядом собравшихся, он ничего не сказал, а нехотя открыл окно и поинтересовался, в чем дело. Габи попросил его включить радио. Господин Розмайер ответил, что приемник у них испорчен.

— Давайте я починю! — высунулся вперед Шефчик-старший. — Я хорошо разбираюсь в радиоприемниках.

И, не дожидаясь ответа, он прыгнул в окно, подскочил к приемнику, включил его, и в следующую секунду весь двор огласил зычный голос диктора:

«Немцы хотят навсегда лишить венгерскую нацию величайшего сокровища — свободы и независимости. Поэтому я сообщил здешнему представителю Германской империи, что мы заключим предварительное перемирие с нашими бывшими противниками и прекратим против них какие бы то ни было враждебные действия».

— Ура! Ура! — восторженно завопили ребята.

Господин Розмайер побледнел, рванулся к приемнику, выключил его и, захлопнув окно, выбежал из комнаты.

Габи чувствовал, как рыдания подступают ему к горлу и радостные слезы предательски навертываются на глаза. Если бы кто-нибудь спросил у него, отчего он готов расплакаться, то он не смог бы ответить. Однако он хорошо знал, что если бы его все-таки об этом спросили, он бы обязательно разрыдался и, самое странное, не испытал бы при этом никакого стыда, хотя рыдать — последнее дело. И вместе с этими подступающими к горлу рыданиями, его вдруг обожгло жгучее желание запеть какую-нибудь хорошую и очень торжественную песню. Эти два противоречивых чувства как-то причудливо переплетались в его сознании, оставляя в нем ощущение чего-то целостного, неразделимого. Но он не знал, что именно запеть. Много песен разучивал он в школе, но ни одна из них не подходила к этой минуте.

Наконец его осенило.

— «Да одарит нас мадьяр…» — робко запел он, чувствуя, что вместе с первыми словами из глаз его полились слезы.

Ребята с недоумением глядели на своего плачущего и вместе с тем поющего председателя. Впрочем, недоумение это длилось недолго, и вот уже шесть детских голосов подхватили песню, и она, набирая силу, полилась вольно и широко.

Так, исполняя гимн, они обошли весь двор.

«Уже народ наш в прошлом выстрадал себе будущее», — торжественно гремели заключительные слова.

И тут, откуда-то с высоты, зазвучал новый голос — мужской, скрипучий. Они подняли вверх головы и увидели, как на втором этаже, облокотись на железные перила балкона, стоял дядя Шефчик и во весь голос пел.

Члены группы знали эту песню, но еще никогда ее не пели. Это была прекрасная, мужественная, зовущая к победе песня. Мальчишки слушали как зачарованные, потом стали притопывать ногами в такт песне, а когда дядя Шефчик повторил заключительные слова, тут же подхватили их. Концовка песни, казалось, обрела крылья и усиленная звонкими голосами, взмыла над задымленными, покрытыми копотью крышами андялфельдских домов.

«Став на горло угнетателям народа, завоюем для себя свободу».

К тому времени во двор высыпал уже весь дом. Одни кричали «ура!», другие хлопали в ладоши, третьи обнимались.

— Значит, скоро вернется мой Андраш, а? — спрашивала тетя Чобан, вытирая глаза.

— Вот и дожили до светлого дня! — всхлипывала мама.

— Теперь уже не будем прятаться под землю, как крысы! — ликовала тетя Шефчик.

— Похозяйничали у нас гитлеровцы, и хватит! — похохатывал дядя Шефчик.

— Может, и моего Лайошку отпустят… — вздыхала тетя Варьяш.

— И Пинтер тоже вернется, — радовалась тетя Пинтер, всегда называвшая мужа по фамилии.

Одним словом, дом бурлил, гудел, бушевал, и только двое из всех не принимали участия в этом всеобщем ликовании.

Во-первых, в окне Розмайеров никто не появлялся.

Во-вторых, дверь Шлампетера так и оставалась запертой. Или его не было дома, а может, его и не радовало, что война кончилась и кровавая бойня прекратилась.

«Но почему среди ликующих людей нет доктора Шербана? — недоумевал Габи. — Ведь он так ненавидит войну и всех тех, кто затеял ее — немцев и их венгерских прихвостней. И вот теперь он почему-то не радуется со всеми вместе. Почему?..» Габи задумался. Все-таки странно… Тем более, что доктор Шербан был дома — это-то Габи точно знал, потому что они вместе поднимались из подвала. Странно… Габи уставился на дверь доктора Шербана и стал ждать. Ждать ему пришлось довольно долго. Но вот дверь наконец тихонько приоткрылась, и доктор Шербан, стараясь остаться незамеченным, направился к лестнице. Когда Габи подбежал к лестничной клетке, доктор Шербан уже вышел за ворота. Габи бросился за ним. Он заметил, что советник торопливо зашагал в сторону Сегедского шоссе.