Клавдия Лукашевич - Мое милое детство

Не буду описывать моего тяжелого горя. Оно было такое мучительное и жгучее… Никогда не видала я покойников, но знала, что значит умереть, но понимала весь ужас вечной разлуки с дорогим человеком. Все наши родные горько оплакивали смерть няни, особенно убивалась мама.

По болезни и слабости меня не взяли проститься с няней, и я не была на ее похоронах. Так, пожалуй, и лучше: в моей памяти она сохранилась такой, какой я ее видела в последний раз…. Когда она меня так нежно целовала, крестила и, вероятно, прощалась навеки.

Я долго не могла себе представить, что ее уже нет на свете, что мы не поедем к ней в богадельню, что она больше не скажет мне: «Моя Беляночка, мое золотце»… Это было так тяжело и горько…

Весной, в первый теплый день, мы с мамой отправились на Смоленское… Сюда, бывало, ходили мы с няней поминать усопших. Я увидела свежий холмик, заботливо убранный венками.

— Здесь наша голубушка, родная… Наша нянечка, — сказала мама, встала на колени перед могилой и заплакала.

— Ты помнишь, Клавдя, няню? — спросила она меня.

Помню ли я?! Возможно ли забыть тепло и свет солнца?

Но свежая, с зажженой свечой могила ничего не могла сказать сердцу ребенка.

Я со страхом и недоумением смотрела то на слезы мамы, то на белый крест, на котором была краткая надпись «Наша няня».

Потом, когда я подросла, то я любила приходить на кладбище, сидеть на няниной могилке, думать, вспоминать… Здесь создавались мои первые детские рассказы… Мне казалось, что няня видит меня из неведомого мира и что тут мы опять близки друг другу…

Со смертью няни кончилось мое счастливое, беззаботное детство и я вступила в жизнь. «Жизнь прожить — не поле перейти», — говаривала моя незабвенная старушка.

И вот она — эта жизнь предстала перед нами, неведомая, загадочная… Но если ребенок видел в детстве много любви и ласки — это оставляет на нем неизгладимый след счастья на всю жизнь. И то, что заложено хорошего, доброго, поможет разобраться во всех испытаниях и легче, отраднее пройти жизненный путь.

Камеральный факультет готовил работников для управления в области экономики.

Легкая четырехколесная повозка, предназначенная для перевозки людей.

Ярмарка, устраиваемая на Вербную субботу.

Соль эту делают в память того, что Господь на Тайной вечере обмакнул хлеб в соль.

Бумага, в которую завертывают «головы» сахара.

Оскоромиться — есть в пост скоромную — молочную или мясную пищу, недозволенную во время поста.

Фестон — зубчатая полоска бумаги или ткани.

«Ридикюлями» тогда назывались большие ручные сумки — саквояжи. У няни был огромный красный; у бабушки — зеленый.

Эта самая Дуняша прожила в нашей семье 55 лет. Последние годы она жила со мной и много мне рассказывала про моих родных. Она умерла в 1910 году.

Мера длины, немногим более километра.

Большая дорожная карета.

Продавцы, торгующие товаром не в магазине, а с деревянного лотка, уличные продавцы.

Принятое у женщин почтительное приседание в момент приветствия.

Драгоценный прозрачный камень, отличающийся большой твердостью. Пословица, которую приводит бабушка, означает, что хозяйский глаз особенно внимателен и зорок.

Железный обруч на ножках, под которым разводят огонь, ставя на него котелок, чайник и др.

Мучная каша, жидкий кисель.

Жидкий сахар.

Он посейчас еще у меня. Старичку, пожалуй, уже лет восемьдесят.

Невысокий шкаф с выдвижными ящиками, в которых хранилось белье.

Стол с настольными ящиками для хранения бумаг.

Деревянный станок на подставке, на котором художник помещает холст, натянутый на раму — подрамник.

Узкий книжный шкаф без двери и задней стенки.

Пергамент — это особо обработанная кожа животных, в старину до изобретения бумаги использовалась для письма. Слово употребляется и в значении — древняя рукопись, написанная на пергаменте.