Семён Самсонов - По ту сторону

Эльза Карловна выжидала. Имение её находилось за Одером, далеко от границы, а Гитлер продолжал уверять немцев, что Одер неприступен, что русские на Одере будут разбиты.

Однако в конце февраля выдержка покинула фрау Эйзен. Даже успокоительные радиопередачи из Берлина больше не действовали на неё. Она заметно «подобрела»: стала меньше бить ребят и лучше их кормить. Старик-хозяин больше не донимал ребят своими посещениями. Только Гильда по-прежнему держалась высокомерно, видимо, считая своей обязанностью играть роль молодой требовательной хозяйки. Она часто появлялась возле ребят во время работы и, явно подражая своей матери, делала им замечания. Ребят смешил её глупый, надутый вид, а Жора, чтобы повеселить товарищей, иногда заводил с ней разговор.

— Гроссхозяйка идёт! — громко, чтобы она слышала, произносил он, принимая почтительную позу, и добавлял: — У неё в голове сплошной сквозняк. Настоящее создание гитлеровской эпохи.

— Яволь, яволь! [21] Да, да! (нем.). — одобрительно кивала головой Гильда.

— Ну, чего стоишь, как чучело? — издевался Жора. — Арбайтен [22] Работать (нем.). , помогай, ферштейст? Бери лопату и работай.

— Гут, гут! — крякала Гильда, думая, что Жора докладывает ей о том, как они старательно работают.

— Да не то, не то! Учись, дурёха, сама работать. Не всё же мы будем на вас спину гнуть. Ну-ка, попробуй. — Он протянул ей лопату.

— Их вилль нихт! [23] Я не хочу (нем.). — испуганно отступила Гильда.

— Чего? Трудно, ручки боишься испачкать, да? Голубая кровь в жилах течёт?

— Яволь, яволь! — повторяла, как попугай, Гильда, ничего не понимая.

— Подожди, скоро поймёшь, чистокровная свинья!

Жора снимал шапку и с пресерьёзным видом махал ею перед Гильдой. Та, довольная, шла к дому, думая, что хорошо исполнила роль хозяйки. Ребята хохотали от души.

— Ну, теперь можно и отдохнуть! — бросая лопату, говорил Жора.

Однажды Жора увидел, как по дороге тянулись повозки, нагружённые разными домашними вещами. В первую минуту ему и в голову не пришло, что это немцы удирают с восточных границ в глубь Германии. Он побежал навстречу к беженцам и из обрывков их разговоров понял, что происходит. «Вот это да, вот это здорово! Бегут те самые немцы, которые мечтали уничтожить, закабалить нашу Родину!» Жора вихрем помчался назад и, еле переводя дух, захлёбываясь, рассказал друзьям, что творится на дороге.

— Неужели это наш праздник начинается? — всплеснула руками Люся, не смея поверить в такое счастье.

— В такой день грех на фашистов работать! — сказал Жора.

Ребята не успели ответить: их внимание привлёк шум, доносившийся из дома. Вова подкрался к окну и стал прислушиваться.

— Ну, им теперь не до нас! — с торжеством сказал он, вернувшись от окна. — Дом подожги — не заметят. Пошли, ребята, в сад!

За высокой изгородью сада начинался другой мир. Ровным строем тянулись яблони с выбеленными стволами, длинные и красивые аллеи, журчащий ручей с причудливым мостиком — всё это напоминало о мире и благополучии.

Ребята уселись в уголке сада на широкой скамье, где обычно, когда созревали фрукты, Лунатик ночами сидел и стерёг каждое яблоко. Так непривычно было им среди бела дня сидеть сложа руки и дышать полной грудью! Они давно уже отвыкли отдыхать, чувствовать себя свободными.

— Что ж ты в доме увидел? — спросил Жора.

— В доме, ребята, всё вверх дном! Ясно — удирать собираются, вещички укладывают. Гильда мамаше чуть в волосы не вцепилась — видно, всё хочет с собой забрать, да укладывать некуда. А этот, гроссфатер, старается внучку оттащить, да куда ему!

— До чего же на них смотреть гадко! — поёжилась Люся. — Я как-то видела, как мать с дочкой считали деньги. Глаза у них жадные, руки трясутся. Они, как увидели меня, даже задрожали. Гильда деньги руками прикрывает, а фрау на меня замахала: мол, уходи! Испугалась. Думает, все такие же, как они, грабители проклятые! — Люся покраснела и сжала кулаки.

— Ты чего расстраиваешься? — пожал плечами Жора. — Разве они люди? Только что на двух ногах и хвоста не видно, а так — волки настоящие.

— Ну, какая у них цель в жизни? — вслух размышлял Вова. — Нажраться до икоты, побольше для себя урвать, нажиться на чужом несчастье. Макс вот говорил: семья для них — главное. Но они и в семье друг другу горло перегрызут за копейку. А чего уж говорить о таких, как Макс! Они его в тюрьму загнали, а жену и детей лишили куска хлеба.

И каждый вспомнил свою семью, родной дом, который был маленькой частицей их Родины, со всеми её большими трудами, планами, радостями.