Фрэнк О'Коннор - Протест настоящего мужчины

И сразу все вокруг становится черным. Я беру стул, сажусь возле открытой задней двери; отец сидит в другом конце комнаты и, впялившись в газету, издает то радостные, то гневные восклицания, а мама взволнованно расспрашивает меня, как прошел день. Я только бурчу что-то в ответ. Что я ей скажу? Что на работе все такое же обыденное, как дома? И есть только одна отрада — минута ослепительного озарения, когда я бреду по сортировочной станции между шпал и грузовиков, а весеннее утреннее солнце обжигает утесы над тоннелем, бреду и вдруг понимаю: это не навсегда, на самом деле я сын герцога или графа, меня похитили из родного гнезда, потеряли или я сам заблудился, но меня найдут, и все встанет на свои места. Во время работы озарение не приходило, нет, обычно после нее, когда я шел через сортировочную станцию, болтался в здании вокзала у книжного киоска или смотрел, как отходит пассажирский поезд в Куинстаун или Дублин. Однажды, говорил я себе, такой поезд отвезет меня к моей настоящей семье, в родовое имение.

Отца эта мрачная тишина доводила до бешенства. Он был человек разговорчивый, и любое пустячное событие дня давало ему повод для бурного спектакля. Казалось, он только и делал, что встречал старых армейских друзей — пятнадцать лет не виделись! — и всегда с ними происходили какие-то поразительные перемены. Стоило зайти его старому другу — да что другу, соседке с другой стороны улицы заглянуть на чашку чая, — он все бросал, даже газету, и пускался в разговоры. Разыгрывать спектакль в своем уголке у окна отцу было несподручно, поэтому он начинал топать взад-вперед по кухоньке, останавливался у задней двери и глазел на небо или у входной — посмотреть, кто там проходит по улице. Он терпеть не мог, когда в разгар этого рысканья я поднимался, брал кепку и тихонько выходил. И уж совсем ему было не по нутру, если он с кем-нибудь разговаривал, а я в это время читал; спросят меня о чем-то, а я с отсутствующим видом поднимаю глаза от книги. Ему, видите ли, это казалось оскорбительным — до чего неотесанный мужлан! Да, герцогской крови у него не было. И внутренний голос никогда не диктовал ему движения и слова, как мне: «Мальчик медленно опустил книгу и с удивлением посмотрел на человека, считавшегося его отцом».

Как-то вечером я возвращался с работы, и меня остановила девчонка. Это была Нэнси Хардинг, я немного знал ее старшего брата. Но с ней никогда раньше не разговаривал — мне вообще разговаривать с девчонками доводилось не часто. Слишком я смущался: пиджак у меня был еще куда ни шло, но выцветшие синие брюки с огромной заплатой на заду перешили из отцовских.

Нзнси появилась из дома возле каменоломни, окликнула меня, словно мы сто лет знакомы, и пошла рядом. Живая, взбалмошная, черноволосая, со стройной фигуркой, а начала щебетать — сразу ошарашила меня и покоряла. Но держался я степенно, говорил весомо.

— Я от Мэдж Реган, ответы па задачки у нее списала, — объяснила она. — Не решаются эти задачки, хоть лопни, прямо не знаю, в чем дело! А ты откуда?

— Я иду с работы.

— С работы? — воскликнула она удивленно. — Так поздно?

— Я работаю с восьми до семи, — скромно заметил я.

— Господи, жуть как много! — поразилась она.

— Это временно, — небрежно пояснил я. — Долго на них спину гнуть не собираюсь.

Слова оказались пророческими — через два месяца меня уволили, но тогда я хотел показать, что если кто кого и эксплуатирует, так не компания меня, а я ее. Мы медленно дошли до угла нашей улицы, и у газового фонаря Нэнси остановилась. Странно, люди всегда назначают свидания у газовых фонарей, будь то вечер или день. Фонари… Здесь мы играли, когда были карапузами, сюда собирались поболтать, когда стали постарше. Вдруг в моей голове зазвучали слова, но впервые они относились не ко мне лично: «Ей показались приятными его мягкие манеры, его культурная речь, и она подумала: неужели он и вправду сын Дилэни?» До сих пор мой внутренний голос к другим людям интереса не проявлял, и вот поди ж ты… Мне не терпелось испытать это ощущение еще раз — ведь оно сулило новые открытия.

Ждать пришлось недолго — по дороге с работы я снова столкнулся с Нэнси, так случилось несколько раз. Я был не очень-то наблюдательный и лишь много лет спустя уразумел — ведь она, должно быть, специально подкарауливала меня. Однажды вечером мы стояли под нашим любимым фонарем, и я нахваливал какую-то книгу, да, видно, перестарался — Нэнси попросила ее почитать. Ее внимание было мне приятно, но я тут же встревожился — ведь она увидит, где я живу.