Круговых Петрович: Юрка — сын командира

— Не поеду. Не хочу уезжать.

Дед помолчал, потом заговорил строго:

— Не дело, внучек. Детям положено с родителями жить, а ты вот и в школу уже пошёл, а родителей, почитай, не знаешь, каждый раз привыкаешь к ним, будто к чужим.— Дед обнял Юрку, запустил в его жёсткие вихры суховатую руку.— Там, где отец будет теперь служить, школа рядом. Надо ехать. Соскучишься по мне с бабкой — письмишко напишешь, ты ведь теперь человек грамотный, второй класс кончил...

Вспомнив всё это, Юрка вздохнул, подумал, что уже можно было бы написать дедушке письмо: десять дней прошло, как он здесь.

Славик и Кеша продолжали гонять мяч — по траве и прямо по лужам. Может, зря он не пошёл к ним?

За Юркиной спиной молча и сосредоточенно посапывала Оля. Сопит, значит, чем-то увлеклась. Оглядываться Юрке не хотелось.

— Зачем опять шнурок развязала, скверная девчонка?— раздражённо прикрикнула мама.— И тянешь зачем? Порвёшь, чем я тебе ботинок зашнурую, тряпочкой?

— Не хочу тряпочкой.

— Зашнуруй сейчас же. Сама. Видишь, мне некогда. Ох, горе моё...

В это время мимо офицерских домов промчалась машина, подкатила к городку и скрылась в воротах.

— Папа приехал,— сказал Юрка.

— Папа приехал, папа приехал!— запрыгала по комнате, хлопая в ладоши, Оля.— Сейчас будем уезжать. Правда, мама?

— Правда. Юра, пригляди за ней, я схожу к тёте Тане. А ты посиди, дочка, посиди хоть минуту спокойно. Шнурки не развязывай, пуговицы на кофточке не расстёгивай. Будь умничкой, хорошо?

— Хорошо,— скромно пообещала Оля.

Мама ушла. Юрка продолжал стоять у окна — присматривать за сестрёнкой, за этой Юлей-капризулей, как про себя звал её Юрка, ему было совершенно не интересно. Скорее бы пришёл папа... У него билеты на поезд, а может, даже на самолёт. Вот было бы здорово, если бы на самолёт: поездом Юрка ездил сто раз, а вот самолётом ещё не летал.

Мокрый мяч от ноги Славика угодил Кеше прямо в живот, Кеша поскользнулся и упал в лужу. Славик помог ему подняться и, заметив Юрку, поманил его: давай, мол, к нам.

— А ну вас,— вслух сказал Юрка,— играйте сами.

Он представил себя пассажиром, сидящим в самолёте, но сидеть было скучно, и тогда он представил себя самолётом. Расставив руки, закружился по пустой и от этого очень просторной комнате и загудел, то повышая, то понижая голос:

— Гу-у-у, жу-у, жу-у...

У Оли округлились и глаза и рот.

— Ты чего, Юра?— спросила она заинтересованно.

— Я — самолёт,— сказал Юрка.— Я лечу в Москву.

— А я?

— А ты сидишь на чемодане. И сиди себе... Ж-жуу!

— Не хочу сидеть,— капризно заболтала ногами Оля.— Ты за мной совсем не смотришь, и я уже расстегнула пуговицу.

— Расстёгивай себе... Г-гу, г-гу, ж-жу...

— И буду реветь.

— Реви сколько хочешь. Пожалуйста.

— И-и-и,— стала тянуть Оля без слов, на одной ноте и, видя, что Юрка не обращает на это никакого внимания, всплеснула руками.— Ну слушай же, Юра, я уже реву! Слушай же, ох, горе моё... И-и-и...

Мимо окна пробежала мама, встревоженная, распахнула дверь:

— Что тут у вас?

Юрка не успел ничего ответить, Оля не успела наябедничать — порог переступил папа, высокий, в зелёной плащ-накидке, обрызганной дождём, и весёлый. Подхватил на руки Олю, закружился с нею по комнате:

— Всё в порядке, азиаты, уезжаем далеко-о!

— Лёша, а как с вещами?— озабоченно спросила мама.

— Отправлены малой скоростью. А мы отправляемся — большой. Летим, сын! Олька, летим! До самой Москвы, а там — поездом. Ну-ка, дети, быстро в машину! Маша, давай чемоданы, пора!..

У порога уже стоял командирский «газик». Папа поставил в него чемоданы, мама уложила авоськи, в «газик» впихнули сперва Олю, потом Юрку и пошли прощаться с высыпавшими из квартир офицерами, их жёнами и детьми.

К машине подходят Славик и Кеша.

— Уезжаешь?— разочарованно спрашивает Юрку Славик.

— Ага. До Москвы летим самолётом, а потом поездом.

— Я ещё ни разу не летал самолётом,— вздыхая, говорит Славик.

— Подумаешь,— кривится Кеша,— я тысячу раз летал!

Папа и мама садятся наконец в машину. Мама всхлипывает и вытирает платком лицо. «Пишите!» — кричит кому-то. Папа кивает шофёру. «Газик» срывается с места. Вослед ему машут и солдаты от проходной, и все, кто стоит у домиков, даже Славик с Кешей.

Оля ласкается к маме, жалеет её: «Ну не плачь, мамочка, они нам будут письма присылать». Мама целует её, берёт на руки и вдруг встревожено спрашивает:

— А где ботинок?

— Там остался. Упал,— невинно отвечает Оля.