Юрий Яковлев - Мой верный шмель [Рассказы]

С каждым шагом Зина становилась тяжелей.

Военная смерть была рангом выше обычной смерти, и Зину похоронили на высоком берегу реки, рядом с пожарным, который десять лет назад спас ребятишек из горящего дома, и рядом с милиционером, погибшим от руки бандита.

На похороны собралось много людей. Каждый понимал, что пуля, оборвавшая жизнь девушки, была первым сигналом огромной надвигающейся беды. Эта пуля касалась всех. Сегодня она срезала Зину. Чей черед будет завтра? Может быть, кто-то откуда-то уже берет тебя на прицел. И ждет только удобного момента, когда прорезь, мушка и твое сердце окажутся на одной линии… Война не умещалась в хрупкие рамки привычной мирной жизни: они трещали по швам и ломались. Было страшно. В людях накапливалась решимость — устоять, не дать себя раздавить, уклониться от пули.

Шел второй день войны, и у свежевырытой могилы еще не задумывались над тем, что скоро поля, перелески, берега, ложбины, городские парки, склоны гор, скалы, отмели покроются тысячами могил. И каждого погибшего окружит простой и скорбный ореол бойца, павшего за свободу и независимость своей Родины.

Вырыли могилу, еще никому не напоминавшую одиночный окоп. Цирковой оркестр сыграл по нотам траурный марш. Директор, сверкая стеклышками пенсне, произнес речь:

— Зинаида Штерн была хорошим, отзывчивым товарищем. Она любила цирк и работала не покладая рук во славу советского искусства. Война вырвала из наших рядов Зинаиду Штерн. Память о ней будет жить в наших сердцах. Спи спокойно, дорогая Зина!

Потом к могиле протиснулся партерный акробат Изюмов, старший из братьев Изюмовых. Он тоже стал говорить:

— Так вот, значит… я знал Зину девочкой, когда старик Эдуард Штерн привел ее в цирк… Так вот, значит, однажды слон наступил ей на большой палец, а она даже не заплакала. Так и осталась без одного пальца… Она выросла человеком… Выручала нас деньжатами… Мы, значит, любили ее… Что еще надо сказать?

Директор объявил:

— Прощайтесь, товарищи!

Все стали подходить к гробу. Смерть изменила ее лицо: не обезобразила его, а стремительно состарила, наложила печать страдания и горя. Скулы обострились, губы сжались. За сутки смерти девушка как бы успела прожить десять лет горестной жизни…

Орлов не появлялся. Он исчез. Никто не вспомнил о нем. Кому было до него дело? Есть Орлов или нет Орлова.

Он пришел, когда все уже кончилось и рядом с холмиками пожарного и милиционера вырос Зинин холмик, обложенный зеленым дерном.

Он пришел вдвоем с Максимом. И, склонясь над могилой, все тер ладонью свой лоб, словно хотел стереть с него глубокие морщины. А слон стоял за его спиной неподвижно. Он был похож на памятник. На большой бронзовый памятник дрессировщице Зинаиде Штерн.

— Любимая моя… Красавица моя… Ты все равно будешь рядом со мной… одна-единственная, — одними губами шептал Орлов, и слезы текли по его колючим небритым щекам.

Слон слушал его запоздалое признание в вечной любви.

Они ушли с берега в сумерках.

Что сталось с Орловым! Он осунулся, потемнел. Скулы, щеки, подбородок заросли густой щетиной, а волосы на висках торчали в стороны, как два куста. Его глаза раскалились и болезненно блестели. Они не видели, что происходило вокруг, они искали то, что невозможно было найти: черную челку, широкие скулы, грустные и удивленные глаза. Орлов все еще не верил, все ждал, что она появится. Ждал, вопреки здравому смыслу… Ждал, хотя в ушах еще стучали железные молотки, вколачивающие пули, вколачивающие гвозди. Орлов переживал не смерть, а бесконечную разлуку.

Все, что было ее жизнью, стало теперь необходимым условием для его существования. Он не мог бросить цирк и уехать к себе, тем более что единственным существом, которое делило с Орловым горе, был Максим. Со слоном творилось что-то неладное. Он перестал есть, а по ночам издавал звук, похожий на стон. Он осунулся. Складки и морщинки на его коже стали глубже. А временами он силился разорвать цепь.

И хотя третий день шла война, уже успевшая перевернуть всю жизнь людей, в цирке еще думали о слоне.

— Что делать с Максимом? Он не притрагивается к пище. Убавил в весе…

Директор сидел на черном клеенчатом диване, упершись локтями в колени и подперев ладонями щеки. У директора большое, плоское лицо, толкая переносица, прищепленная пенсне, большие светлые, будто выгоревшие глаза, нижняя губа выступает вперед, нависает над подбородком.

— Что делать со слоном?