Михаил Глазков - Горюч-камень [Повесть и рассказы]

Петька снисходительно протянул парабеллум.

Не думал и даже не предчувствовал Петька, что ждет его дома. Знал бы он, какую беду навлек на седую голову отца и на свою тоже…

Под покровом сумерек ребята прокрались к окраине села и разошлись поодиночке, в разные переулки. Темнота окутала Казачье, тишина зловеще пугала, настораживала — всюду чудились враги. Не слышно было даже собачьего лая. Только изредка с церковной площади раздавались резкие выкрики немецких часовых — там был расположен артиллерийский склад.

Петька потихоньку подкрался к огородному плетню, обогнул погреб и глянул на избяные окна — они были освещены. «Дома ли постояльцы, а может, там только отец?» — подумал он. Внутренний голос подсказал ему меру предосторожности: парабеллум теплый от долгого лежания за пазухой, мигом был засунут под стреху сараюшки. Можно теперь идти в дом.

Уличная дверь была не заперта на засов, по обыкновению, немцы, с наступлением вечера, закрывали ее, боясь партизан. Петькино сердце гулко колотилось под фуфайкой, когда он, не стукнув щеколдой, шагнул в сени. Ощупкой нашел ручку избяной двери, осторожно потянул на себя.

Свет от керосиновой лампы на миг ослепил его, но через секунду цепкий взгляд моментально охватил всю картину в избе. Трое немцев сидели за столом, ели консервы, четвертого постояльца не было. Не увидел Петька и отца.

Немцы на легкий скрип двери обернулись и молча уставились на мальчика. Отступать было поздно. Из-за печки донесся голос Захара:

— Петька, Петька! Что же ты наделал!

Петька шагнул к отцу.

— Ну что ты натворил, паршивец! Зачем ты у них наган взял?

Отец лежал на полу, на соломе. Петька с содроганием увидел его лицо, все в кровоподтеках, волосы были всклокочены и тоже в крови.

— Папа! — бросился к нему Петька.

В это время резко хлопнула уличная дверь, взвизгнула избяная, и в хату ступил немец, четвертый постоялец. В руке у него был парабеллум — тот самый, что Петька минуту назад спрятал под стрехой.

— Кляйнес руссишес швайн! — проскрипел он сквозь зубы и бросил парабеллум на стол.

Сидевшие за столом немцы загалдели, встали. Петька весь сжался. Старший чином, унтер-офицер подошел к мальчику.

— Партизанен?

И он жестом показал, что его вздернут на виселицу.

— Ти сказать, где руссише зольдат! Ти партизанен!

— Найн — партизанен! — выкрикнул в отчаянии Петька и повторил вспомнившееся ему немецкое слово.

Отец страдальчески моргал слезящимися глазами, силился подняться, но единственная нога не слушалась.

— Сынок! Повинись, может, простят!

Петька, прижавшись, как затравленный волчонок, к простенку, молчал. Он судорожно искал выхода из создавшегося положения и не находил. Врать, что не брал пистолет, бесполезно — как видно, его ждали у дома и видели, как он прятал оружие. О спасенных же военнопленных, которые очень интересовали немцев, пусть хоть режут его на куски, он ни за что не скажет.

— Партизанен! Партизанен! — истерично выкрикивая, унтер-офицер принялся ногами избивать мальчика.

— Пан солдат! Не бей ты его! Погоди! Он все вам скажет! — взмолился отец.

Немец угомонился. Петька, скорчившись, по-прежнему затравленно молчал. Живот болел от ударов сапога, Петька от подступившей обиды и боли чуть было не заплакал. Но тут же сдержался — чтобы эти звери слезы увидели! Ни за что! На кулачках тоже бывало больно — терпел же.

Немцы о чем-то поколготали у стола. Потом один из них подошел к Петьке и ловко связал ему ремнем руки— решив, видимо, до утра подождать с допросом.

Отец всю ночь ворочался на соломе, всхлипывал, сокрушался. В полночь тихонько позвал:

— Петя! Подползи ближе, я развяжу. Беги, ради бога!

— Никуда я не побегу, — решительно отверг тот. — Чтобы тебя насмерть забили?

…Утром, когда немцы встали и оделись, Петька вдруг обратился к ним:

— Пан солдат! Я знаю, где партизаны! Я, я знаю партизанен!

— О, о! Гут-гут, мальшик! Партизанен? Гут!

Петьке крепче связали руки, двое повели его в штаб, что был на соседней улице, в бывшем здании кружевной артели. Над селом разыгрывалась метель.

За столом, куда ввели Петьку, сидел тощий немец в очках, но по погонам видно было, что он большой начальник. Немцы, приведшие мальчика, сухо щелкнули каблуками, вскинули руки: «Хайль Гитлер!»

Оставив Петьку у двери, они прошли к столу и стоя долго докладывали по-своему. Потом немцы вывели Петьку в коридор, под охрану часового, а сами удалились куда-то.