Юрий Сальников: БУПШ действует!

А на наших улицах домики маленькие, деревянные, за каждым забором деревья, а ставни — у кого синие, у кого голубые. И перед оврагом пустырь, на этом пустыре мы гоняем футбол.

В центр города от нас можно попадать в обход по асфальтированной улице, где ездят автобусы, а можно и прямиком, через овраг: сбежал вниз, поднялся — и ты в городе.

В общем, нам нравится у нас, и Вике-Жиге особенно.

Только она нарочно заспорила тогда с Люськой. Люська же слушала, слушала ее и сказала:

— Живешь, а сама ругаешь. Свою улицу любить надо!

— А ты любила, где жила? — подбоченилась Вика-Жига. У нее такая привычка: делать руки в боки и трясти кудрями-колечками.

— Да, и любила! — ответила Люська.

— А что же уехала?

— Так я не сама. Раз мама с папой.

— Подумаешь! — невпопад сказала Вика.

Овраженский Гошка заступился за приезжую:

— А что — «подумаешь»? Если родители, ты бы сама как? — И вдруг спросил. — А море у вас там есть?

Мой тезка — Главный Овраженский Адмирал. Его медом не корми, а подавай все моряцкое да речное. Он даже голубой цвет называет речным. И мастерит модель парусника — корвет с мотором. И носит широкий ремень с огромным блестящим якорем. Люська посмотрела на него и улыбнулась:

— Тебе какое море надо?

— Обыкновенное, — ответил он.

— А у нас там искусственное. Но оно — как настоящее. Волны трехметровые — и корабли плавают.

— И ты плавала? — с замиранием в голосе спросил Адмирал.

Я понял, что он ее уже зауважал.

— Плавала. А знаешь, что такое рында? — внезапно спросила Люська. Адмирал не знал. Люська не стала его высмеивать, а сказала: — Корабельный колокол. А знаешь, какая длина у эсминца? А если модель под ветер уваливается, что надо делать?

Гошка отвечал ей, как на экзамене — аж вспотел. И про эсминец, и про разные там линкоры да дредноуты. Про все это Люська знала не хуже его. Он даже признался мне потом:

— Ну, майна-вира — прилипчивая!

И это он точно определил — прилипчивая. Вот и теперь — с Людмилой Сергеевной успела познакомиться. Скажите на милость — важная персона! Да еще опять варягом меня назвала. Надо было ей крикнуть: «Сама ты — варяг!» Или тоже хлопнуть по плечу. Жалко — не сообразил. Я вообще заметил это за собой — соображаю позже времени. А вот она везде лезет! Чего доброго, еще в наш Совет Командиров запросится.

Ну, я как в воду глядел! Что Люська-то затеяла…

Бегали мы по улице с саблями и пистолетами. А на бревнах сидели девчонки. Мы как увидели их, так нарочно еще громче заулюлюкали, окружили, стали бабахать из пистолетов перед их носами и толкать то одну, то другую. Вика возмутилась:

— Безобразие, ну вас!

А Люська как закричит: — Падай, падай! — И, выбежав на середину круга, схватила меня за плечо. Все остановились, ничего не понимая, а она сказала: — Почему он не падает? В него стрельнули, он убитый!

Я разозлился и выдернулся.

— Сама ты убитая!

— Но он же в тебя стрельнул, я видела.

— Ну и что? А если я раненый?

— Падают и раненые. Верно, товарищ генерал?

Борис растерянно молчал, разглядывая ее как заморскую невидаль. Потом спросил:

— Чего лезешь?

А Люська возьми и заяви:

— Мы с вами будем играть! Открывается полевой госпиталь. Вот здесь, на бревнах. Вика, давай! — И не успели мы моргнуть, как она замахала черным патрончиком губной помады — откуда только взялся у нее? Подбежала к Рудимчику, который стоял с разинутым ртом, и выхватила из его рук щит-фанерку. — Товарищ боец, при стрельбе из пистолета щитом не пользуются. — И — раз-раз! — начертила на фанерке красный крест, а фанерку прикрепила на заборе. — Вывеска готова! Вика, ты главврач, Маша хирург, я — медсестра.

— А я не умею хирургом, — сказала Маша.

— Научишься! — отрезала Люська и обратилась к нам. — Бой продолжается. Что же вы? Воюйте, товарищ генерал!

Борис машинально скомандовал:

— На врага — вперед!

Назар завопил: «Ура!», мы выхватили шпаги и ринулись в бой. Вдруг вижу: Рудимчик наставил на меня пистолет, сказал «бах-бах!» и вдруг закричал: «Гошка раненый!»

Еще не хватало из-за малолетки-второклассника ложиться в госпиталь! Я хотел его догнать, но не смог. Шустрый он. Словно мышонок. И похож на мышонка. Лицо, как мордочка, острое, вытянет вперед и бегает, мелко семеня, высматривая по сторонам, будто принюхиваясь.

— Ну, погоди! — погрозил я ему и выстрелил в овраженского Гошку. Но тот тоже отказался падать: я, говорит, ходячий раненый.