Марк Ефетов - Валдайские колокольцы

— Так проводник тогда выходной был. Теперь пошлю…

День подходил к концу.

В комнату Федотова вошла женщина, повязанная платком. Размотала платок, и я увидел щеки, красные от мороза, и гладкие серебристые волосы.

Она поздоровалась с Яковом Павловичем и сказала:

— Заехала на минутку. Отрывать не буду. Душевно благодарю за письмо к Новому году. Сколько лет, как сын на фронте погиб, никто обо мне, старой, на праздник и не вспоминал. А тут — из райкома: «С Новым годом, и чтобы здоровье было и успехи». Спасибо, Павлович, здорова, и все ладно.

— Не на чем, — сказал Федотов. — Помочь-то в чем надо?

— Нет, все ладно, я же сказала. А что надо будет — зайду.

Она пожала руку Якову Павловичу, замотала платок и ушла, легко ступая в валенках.

Федотов ни на мгновение не оставался один. Чтобы подумать, сосредоточиться, он отходил на минуту-другую к окну.

Решив не докучать ему своими вопросами об охоте, я ушел. В окно мне было видно, как лихо, на бешеной скорости Юрик съезжает с горы, везя Славку на высоких саночках.

В воскресенье еще затемно мы ехали в розвальнях в те места, где у директора детдома Уварова медведь задрал корову. И надо же было этому Уварову, чтобы сэкономить время, перегонять корову по лесной тропинке. Экономия вышла, как говорится, боком.

Розвальни должны были доставить нас к лесу — туда, где кончалась санная дорога, а затем вернуться обратно. Юрик и Славка поехали до этого места нас проводить.

Дремали валдайские дома, закрытые ставнями, которые были точно опущенные веки; дремала запорошенная снегом дорога, еще не прорезанная ни одним полозом. И длинногривая лошадка, стоявшая так неподвижно, что ее можно было принять за каменное изваяние медведя у въезда в город. Да, наверное, и лошадь еще не проснулась. И Славка боролся с дремотой, что было видно по его глазам, которые он таращил, неестественно широко раскрывая.

— Ты где сядешь? — спросил Юрика Слава, когда мы собирались.

— А мне все равно, — ответил Юра. — Где место будет.

— Давай так, — предложил Слава, — я сяду спереди — там одному есть где поместиться — и буду тебе рассказывать все, что увижу. Идет?

— Угу, — мотнул головой Юра. Он мало думал об удобствах: устроился между мной и Яковом Павловичем на сене — и доволен. Ему не впервой было ехать на санях.

А Славка восседал у самого передка саней, покрикивал на лошадь и шумно выражал свой восторг:

— Вот это елки! Такая ни в какую комнату не войдет на Новый год. Специально для Колонного зала. Здо́рово!

Динь-динь! Динь-динь! — сопровождало нас по всему пути.

Славке, видимо, особенно нравился колоколец, звеневший под дугой.

Лошадка бежала ленивой рысцой и все время смешно махала головой. Она не то кланялась всем телеграфным столбам, не то отгоняла от себя снежинки, как лошади летом отгоняют мух и слепней. А колоколец от этого звенел и звенел: динь да динь, динь да динь!

Снежинки кружились хороводом и, не долетев до белой земли, ложились пуховиками на широченные еловые лапы. Так было справа от нас. А слева, с южной стороны, где вчера пригрело солнышко, снежок на ветвях подтаял и примерз, затек капельками. И казалось, стоят по дороге кусты белой красавицы сирени.

Похрапывала лошадка; мы лежали на пахучем сене и будто плыли по пушистой, не укатанной еще дороге. Хорошо. Тишина. Только слышно, как отфыркивается бегущий за санями Тарзан да колоколец и лошадиные копыта будто переговариваются и рушат безмолвие.

— Иди к нам! — зовет Тарзана Славик, обернувшись назад.

— Так он и пошел, — говорит Юрик. — Очень ему интересно в сене сидеть. Пробежаться по морозцу куда лучше. Когда мама на вызовы едет, он всегда почти за санями бежит… Эй ты, Тарзанка!

— А твоя мама не боится по лесу ездить?

— Мама?! — Юрик усмехнулся и пожал плечами: дескать, как такое и в голову может прийти. — Моя мама ничего не боится. Она же хирург. Понятно?!

— Угу.

Нет, ответ Славика не удовлетворил Юру, и Юра добавил:

— Моя мама, знаешь, как та, про которую Левтолстой (эти два слова он произнес как одно) девочку спрашивал: «Какая у тебя мама?» А девочка ответила: «Самая лучшая».

Яков Павлович, молчавший всю дорогу, вмешался в разговор:

— Ну, Юра, будет тебе перед Славой своим образованием хвастать. Две фразы писателя Толстого слышал и уже козыряешь.

Юра помолчал, а потом тихо сказал:

— Я не козырял. Я хотел про нашу маму сказать. Славка же ее не знает. Почему говорит, что наша мама боится?…