Марк Ефетов - Валдайские колокольцы

Балаган, или, поточнее сказать, большой квадратный шалаш, стоял на вырубке. Вокруг, присыпанные снегом, валялись сучья и стружки.

Тарзан остановился, чуть приподнял одно ухо и с лаем бросился к балагану.

— Цыц ты, проклятая! — Из шалаша вышел Уваров. — Здравствуйте! Пришли, значит.

Федотов ворошил валенком стружки:

— Близко, брат, набросал. Медведь — он тоже соображает.

— А мы следы видели, — сказал Уваров. — Он в другой стороне. По следам думаю — велик.

Федотов переложил ружье в левую руку:

— Малый корову бы не слопал. Пошли, Тарзан!

Я тоже нагнул плечо и перехватил ружье на руку.

— Погоди, — сказал мне Яков Павлович. — Ты пока здесь побудь. Городской житель — устал. Отдохни. А надо будет — покличем. Не обижайся. Так оно лучше будет.

Что было мне обижаться не обижаться. Дорогой от саней до балагана я действительно устал. Ружье было не мое, а одного из соседей Якова Павловича. Чувствовал я себя неуверенно и, хотя хотелось мне убить медведя, покорился, понял, что Федотов, как говорится, кругом прав.

А все-таки мне повезло: побывал я и на самой охоте. Расскажу, однако, по порядку.

Охотники с Тарзаном ушли, а я достал термос, выпил горячего чаю и сел на сене у дверей балагана. На часы тогда не поглядел, но думаю, что просидел так час, час с четвертью.

Стена белого леса стояла вокруг балагана. И земля белым-бела, точно укрыта чисто выстиранными простынями. В одном только месте простыню эту прострочила тонкая строчка.

Мне было приятно сознавать, что я учусь постигать лесные тайны — знаю, что прострочила белое покрывало лесная мышь.

Я сидел на удобной подстилке из ветвей, сухих листьев и сена и ни о чем не думал. Тишина такая, что чуть-чуть звенит в ушах. И спокойствие вокруг. Солнце шарфами из золотистой кисеи пробивается сквозь ветви. И неизвестно почему — птица ли задела или белка — вдруг в безветрии посыплется с веток пронизанный солнцем дождь из блесток. И снова все вокруг тихо и недвижимо.

От нечего делать я вспоминаю рассказы о медвежьей охоте. Давно еще читал в одной книжке, что сибиряки-звероловы шли на медвежью охоту как на опасное, смертное дело. Дома не говорили, что идут на Михаила Топтыгина. А накануне сходят в баньку, наденут чистые рубахи и дадут друг другу клятву стоять один за одного, не трусить, даже если смерть глянет в глаза, и выручать товарища. А Федотов с Уваровым на медведя пошли, и я с ними даже не простился, будто погулять отправились. Нехорошо.

Прислушался. Тишина.

«Хотя, — думается мне, — в те-то давние времена шли на медведя с рогатиной. А то воткнут широкий нож или кинжал в крепкое, длинное древко, вот и все оружие. А у наших-то ружья».

Время шло. Я, должно быть, волновался и все больше старался успокоить себя. Якову Павловичу не впервой идти на медведя, говорил я себе. Он человек бесстрашный и опытный. Встречался лицом к лицу с врагом и пострашнее медведя. Снайпер. И тут не промахнется. Он и стружки у балагана заметил, на что не обратил бы внимания человек, который никогда не был охотником. А утром, когда мы собирались, Федотов рассказывал мне, как иногда обнаруживают берлогу по легкому пару, который идет от дыхания спящего медведя. Пар этот садится и замерзает инеем на деревьях вокруг берлоги.

«Нет, — думаю я, — все обойдется по-хорошему. Большеголовый Уваров тоже дядя не промах…» Чу!.. Нет, это почудилось мне. Лес стоит такой же тихий и недвижимый. Хотя, привыкнув к тишине, как бы прислушиваясь к ней, я стал замечать, вернее, слышать то, что раньше ускользнуло бы от меня. Нет, не совсем тихо было в лесу. Вот будто кто-то отпечатал на пишущей машинке строку: дятел стучал по дереву. А вот прошуршало у меня над головой: белка проскочила по сосновым лапам.

И снова — ни звука. А медведь? Нет, его не услышать. Федотов предупреждал меня: у мишки большие мягкие лапы и ступает он тихо, будто в старых подшитых валенках. Неуклюжий, а, поди ж ты, сухой веткой не хрустнет, прошлогодней листвой не зашуршит.

«Странно! — подумал я. — А ведь рассказывали же про девушек, которые собирали малину и столкнулись лицом к лицу с медведем. Он-то шумел тогда. А, кто их разберет, знатоков этих! — Я придвинул к себе ружье. — Не выпить ли еще чаю?»

Я отошел в глубь балагана, взял в руки термос и вздрогнул: лаял Тарзан, лаял исступленно, бешено, надрываясь. Я быстро повернулся и почувствовал, как похолодела спина: шагах в тридцати от балагана Тарзан наседал на огромного медведя, а тот мотал головой, рявкал, вздыбил на загривке шерсть.