Любовь Воронкова - Детство на окраине

Но мама всегда покупает Соне башмаки на пуговицах и всегда такие большие, что даже носок загибается. Она говорит, что это на вырост. Соня подрастет, нога у нее станет больше, и башмаки тогда будут в самый раз!

И вот Соня придумала. Она побежала домой, отыскала в своем ящике с лоскутьями две пустые катушки. А потом раздобыла веревочку и привязала эти катушки к своим башмакам вместо каблуков.

— Это что, это что! — засмеялась мама. — Анна Ивановна, посмотри-ка, чья это барыня здесь ходит на высоких каблуках?

Анна Ивановна вышла из своей комнаты с пачкой бумажных листьев в одной руке и пучком зеленых проволочек-стебельков в другой.

Они обе смотрели на Соню и смеялись. А Соня ходила по комнате на катушках, будто на высоких каблуках, и это ей очень нравилось.

Потом мама сказала:

— Ну, хватит. Отвяжи эти катушки, а то еще ногу свихнешь. А башмаки сними — чего в такую жару зря обувь трепать! Сейчас и босиком бегать можно.

В сумерки прачки сняли с веревок белье, а сами вышли посидеть на лавочке. Двор чистый; с одной стороны флигель, с другой — сарай, а за спиной тот самый высокий забор, над которым поднимались густые кроны лип, а иногда таинственно показывали красные венчики какие-то волшебные цветы. Уличного шума здесь было совсем не слышно.

— Пойдемте к тетенькам играть, — позвала подруг Оля. — Они велели, чтобы мы у них играли.

Соня охотно побежала в тот закоулок двора, где жили прачки. Толстая Домна Демьяновна, гладко причесанная, в чистом голубом фартуке, занимала почти половину скамеечки. Рядом сидела ее племянница Анна Михайловна. Ребята звали их тетеньками: тетенька старая и тетенька молодая. Молодая у них считалась красавицей: у нее были толстые каштановые косы и синие глаза с огромными ресницами. Только улыбка не красила ее — крупные зубы налезали друг на друга, и казалось, что их слишком много во рту. И ноги у нее были совсем больные, изуродованные ревматизмом, никакие башмаки ей не годились. Так и ходила всюду в мягких растоптанных туфлях.

Смелая Оля один раз спросила, почему это у нее такие ноги. И тетенька молодая ответила:

«Потому что я с четырнадцати лет за гладильной доской по целым дням стою. А пол у нас каменный, холодный. Вот и стали у меня такие ноги от ревматизма».

Тетеньки сидели на лавочке. А их работница, чернобровая Паня, уселась на порожке квартиры. Они сидели, положив на колени натруженные руки, и тихо переговаривались, изредка роняя слова… Говорить было не о чем, ничего не случилось за день. Никаких газет они не читали. И книг не читали. И в кино не ходили. Только придут заказчики, принесут белье в стирку или возьмут чистой… Единственное развлечение у тетенек — это сходят в церковь под праздник, когда всем идти положено, испекут пироги в воскресенье да посидят летним вечером на лавочке. Потому тетеньки и любили смотреть, как играют ребятишки, — они и посмеются вместе с ними и ссору их рассудят, если случится.

Первыми прибежали Соня и Оля. Бойкая Оля обогнала Соню и заняла место около тетеньки молодой. Соня поспешила занять место около тетеньки старой. Следом за ними прибежала Тонька, потом сухопарый Коська. Немного погодя пришла Лизка-Хрипатая, неумытая, растрепанная. Неожиданно прибежал Лук-Зеленый, такой же неумытый. Хозяев не было — что за охота сидеть одному в душной комнате за верстаком! Он и так не видел воздуха — и работал там, и ел там, и спал там же, на полу, под верстаком… Только и видел небо и солнце, когда хозяева гоняли его за чем-нибудь в лавку.

— Ребята, в салочки! — крикнул Лук-Зеленый. — Я вожу!

Ребятишки все повскакали со своих мест и разбежались по двору. Лук гонялся за ними, ребята бегали, кричали, хохотали, увертывались от Лука…

Тут пришел и Сенька-Хромой. Наконец-то отец освободил его. Сенька кубарем скатился с лестницы и, ковыляя, прибежал к ребятишкам. Хоть он и быстро бегал, но короткая нога ему все-таки мешала, и он тут же попался Луку-Зеленому.

А когда очень устали, то начали водить хоровод. Пели хором страшную песню про атамана, и из всего хора выделялся звонкий и чистый Сонин голосок:

Атаманом был Сенька. Он ходил в середине круга, хмурил свои светлые, почти незаметные брови над выпуклыми лягушачьими глазами и старался казаться грозным.