Борис Никольский - Делай, как я!

Когда они ушли и их шаги затихли в коридоре, капитан вызвал Яшу Часовщикова и протянул ему ещё один телефонный аппарат.

– А вы, – сказал он, – будете радиостанцией подслушивания. Поняли?

– Так точно, – тихо ответил Яша.

Он был самый тихий солдат во всём взводе, командиры обычно даже не замечали его. А тут вдруг ему повезло.

Все отлично знали, что это значит – "радиостанция подслушивания". Радист такой станции всегда молчит. Он не передаёт радиограмм, он не называет своих позывных. Он молчит и слушает. Он, точно разведчик и наблюдатель, всё слышит и ничем не выдаёт себя.

И Яше теперь предстояло незаметно подключиться к телефонной линии и терпеливо слушать и записывать в специальный журнал всё, что будут говорить Зайцев, Воробьёв и Леонтьев…

Они вернулись в класс через полчаса. Лица у всей троицы были довольные, словно они только что побывали в увольнении.

– Ну как? – спросил капитан. – Всё в порядке?

– Так точно, – сказал Зайцев.

– Так точно, – сказал Воробьёв.

– Полный порядок, – подтвердил Леонтьев.

В этот момент дверь отворилась, и в класс вошёл Яша.

– Так, так, сейчас проверим, – сказал капитан. – Давайте-ка, что там у вас?

Яша переступил с ноги на ногу и медленно, точно нехотя, протянул тетрадь.

Капитан раскрыл её и нахмурился.

– "Алмаз, я Гранит. Алмаз, я Гранит. Заяц, ты что, оглох там? – прочёл он. – Почему не отвечаешь?"

По классу пробежал смешок. И Зайцев, и Воробьёв, и Леонтьев засмеялись вместе со всеми, потому что они ещё не понимали, в чём дело. Капитан поднял глаза, и в классе снова стало тихо.

– "Гранит, я Алмаз. Гранит, я Алмаз, – продолжал читать капитан. – Подожди, Воробей, я сниму гимнастёрку. Солнце здорово припекает. Приём".

Солдаты низко наклонялись над столами, прятали глаза, стараясь сдержать смех.

Зайцев, Воробьёв и Леонтьев переглянулись. Кажется, они тоже начинали догадываться, что произошло. Им не пришлось долго раздумывать, потому что капитан отложил тетрадь в сторону и сказал:

– Что же это, друзья, выходит, а? Во-первых, вы меня обманули. И за это я вас накажу. Во-вторых, вы не выполнили задания, нарушили радиодисциплину. И за это я вам поставлю двойки. А вам, Часовщиков, я ставлю пять. Есть вопросы?

Вопросов не было.

Зайцев, Воробьёв и Леонтьев сразу погрустнели и пошли на свои места. Время от времени они оборачивались и свирепо посматривали на Яшу. А Яша сидел тоже нахохленный и печальный. Выходило, он и правда подвёл товарищей. Будто он и на самом деле доносчик.

Капитан посмотрел на всех четверых, потом на часы и усмехнулся.

– Хорошо, – сказал он. – Я расскажу вам одну историю.

Солдаты опять зашевелились, усаживаясь поудобнее, потому что слушать "истории" всегда интереснее, чем отвечать урок или повторять пройденное.

А капитан отошёл к окну, постоял немного в задумчивости и стал рассказывать.

– Было это в сорок третьем году, на Украине, в самый разгар тяжёлых боёв.

Я в то время был старшим сержантом и служил при штабе в радиоразведке. Кстати сказать, тогда на нашего брата, радиста, смотрели довольно косо. Всё больше на телефон полагались – привычнее. Да и верно, аппаратура тогда была не то что теперь, и нередко в самый нужный момент либо помехи такие начнутся, что ничего не разберёшь, либо просто связь нарушится. Но это я так, между прочим. У нас-то работа была особая. Мы подслушивали немецкие радиостанции, перехватывали радиограммы. Потом, уже в штабе, расшифровывали их. Ну, расшифровать радиограмму, сами понимаете, дело не простое и довольно долгое. Так что не всегда удавалось сделать это вовремя.

А в те дни сумели мы засечь очень важную радиостанцию. Фашисты как раз сосредоточили на нашем участке танковую дивизию. И вот штабную радиостанцию этой дивизии мы и засекли. Позывные ещё у неё такие красивые были: Гвоздика – "Helke" по-немецки. Мы эту Гвоздику и днём и ночью слушали. Работала она, прямо скажем, на полную мощность, без отдыха. То принимает шифровки, то передаёт. Нам уже даже казалось, что мы её радистов чуть ли не в лицо знаем. Особенно одного. Он всегда перед тем, как перейти на приём, как-то по-особенному последнее слово произносил – с присвистом каким-то, точно лихой росчерк ставил в конце письма…

И вдруг исчезла Гвоздика. Замолчала. Мы всю ночь по эфиру шарим, и направленность антенны меняем, и на другие волны переходим – ничего нет. Наши радиостанции работают. Немецкие друг друга перебивают, а её нету. Не иначе, как готовится дивизия к контрудару – потому и притихли, наверно.