Александр Батров - Наш друг Хосе

Ноздри капитана Дэва снова раздулись и побелели. Но на этот раз он не ударил Бена.

— Эй, Кенан, — сказал он, — ты слышал красные словечки? Ты будешь свидетелем… И Теодорико красный…

— Есть, сэр! — ответил Кенан.

— А ты Билл? — спросил Дэв.

— Нет, сэр, — отказался Билл: — я далеко стоял и ничего не разобрал, дул ветер…

— А ты, Сид?

— У меня болят уши, сэр.

— Ладно, хватит и одного свидетеля, Кенана.

Капитан Дэв собственноручно забил рты мальчишкам паклей, велел Кенану стеречь Бена и Теодорико, а сам отправился ужинать к себе в каюту.

Темнело. Зажглись звезды. Кенан стоял за рулем неподвижно. А я сидел на корме, и мне было стыдно, ох и стыдно, Золотые Уши, что я не верил Бену!..

Я собрался было подойти к мальчишкам, но Кенан шевельнулся. Он показал мне рукой, чтобы я убирался прочь, в кубрик.

Я ушел. В кубрике было тихо. Подвахтенные матросы угрюмо молчали. Никто не хотел говорить, лишь один рыжий Билл спросил:

— Ты плачешь, Томас?

— Нет, Билл. Разве у меня мокрые глаза?

— Плач у тебя вот где, — сказал Билл и показал рукой на сердце.

Он раздобыл где-то бутылку джина, налил мне полный стакан и сказал:

— Спи, негр, так-то лучше.

Я лег. Долго лежал, пока матрос Филипп не подошел к моей койке.

— Вставай, твой час стоять на руле, — сказал он. — Вставай, старый Уиллок!

Я поднялся и сменил на руле Кенана. На вахту вышли и Сид и Билл, а Кенан — будь он проклят! — остался на палубе.

Жаль, Золотые Уши, что ты тогда скрылся за облака. Стоило бы тебе поглядеть на Кенана. Он ходил по палубе от борта к борту, от борта к борту и вдруг, подойдя к мальчишкам, остановился, вытащил из кармана нож и двумя взмахами рассек веревки…

— Ты, Бен, — орленок, — сказал он Бену. — Орленок и Теодорико… Вы настоящие друзья!

А мальчики, вытащив изо рта паклю, взглянули на звезды и обнялись. Я смотрел на них, и у меня в груди все запело, будто там заиграли веселые дудки. «Вот это Америка, какой она должна быть!» — думаю. Ох, и хорошо стало у меня на сердце!

А боцман Кенан сказал:

— Станьте снова к мачте, я вас привяжу для вида. К рассвету, когда мы войдем в ворота панамской гавани, бросайтесь за борт и плывите к молу…

Что же дальше было, а?

Ладно, я скажу. Мы пришли в Панаму, и Бен и Теодорико бежали с корабля. А на обратном пути капитан Дэв выбил мне кулаком два зуба и рассчитал в Нью-Йорке. Кенан, Билл и Сид тоже остались без работы… Да, Золотые Уши, тебе хорошо, тебе не приходилось искать работу, а вот Томасу Уиллоку пришлось. Ох, как пришлось!»

…Уиллок вздыхает и набивает табаком трубку. На причале попрежнему безлюдно. А негру хочется говорить. Он, Уиллок, не может молчать. Он снова глядит на месяц и говорит:

«Что же, Золотые Уши, Бен и Теодорико научили старого Уиллока, как надо жить. Надо бороться — вот как надо жить! Я получил письмо… Оно всегда при мне… Хочешь, я покажу?»

Томас Уиллок бережно вытаскивает из кармана куртки письмо и улыбается.

«Вот оно, погляди. Но ты, Золотые Уши, наверное, плохо читаешь. Ладно, я прочту тебе сам, ты слушай:

«Дорогой Томас Уиллок, мы тебя не забыли. Ты хочешь узнать, где мы? Далеко. В Сиднее. Мы работаем на паруснике «Тайфун» матросами. И боремся за мир. Мы хотим, чтобы все народы жили счастливо и дружно, как живут в Советской России. Слушай, Томас, ты старый и одинокий. Ну вот и приезжай к нам, тебе матросы помогут, и ты будешь нам отцом, ладно?»

И вот я еду к друзьям. С Беном и Теодорико я вернусь в Америку, и с ними я буду ходить вот так!»

Уиллок гордо поднимает голову. Большими матросскими шагами он ходит по причалу, как по палубе корабля, и звезды южного неба щедро льют на него матовый, нежный свет. А океан тихо шумит и поет каждой своей волной.

Маленькая Анита ничего не ела с самого утра. Голодна и ее кошка, рыжая Бьянка.

— Ладно, потерпи немного, — говорит ей девочка, — ты у меня умница, верно?

С кошкой на руках Анита ходит по двору, заглядывая в окна соседей.

Она видит сеньору Марию, которая сидит на краю дивана и пристально смотрит в одну и ту же точку на стене. В другом окне видна седая голова сапожника Мануэля. Он приветливо улыбается девочке.

— Эй, дядюшка Мануэль, — подняв над головой кошку, кричит Анита, — нет ли чего-нибудь для нее?