Александр Батров - Наш друг Хосе

— Ничей, синьор.

— Бродяга?

— Да, синьор… Только не выдавайте меня… У лавочника Джузеппе здоровенные кулаки…

— Так и быть, не выдадим, если будешь сидеть спокойно. Посидишь с нами до утра.

— О, с удовольствием! Я люблю смотреть, как стреляют.

— Садись да помалкивай, дурак!

Пьетро покорно садится возле солдат. Они пьют вино и смеются.

Спустя минут тридцать смеется и Пьетро. Он, Джованни, Энрико и Антонио связывают уснувших солдат, а пулемет они сбрасывают на мостовую.

— Ну, что ты скажешь, Джованни? — весело спрашивает Пьетро.

Джованни набивает трубку табаком, закуривает, затем вытирает платком вспотевшее лицо и говорит:

— Вы любите Италию. Она скажет спасибо вам, мальчишки!

Горят над Катанией звезды. Ярко горят.

В Геную мы пришли рано, почти с зарей, и стали вблизи зерновых складов, позеленевших от времени и похожих на бронзовые, опрокинутые вверх дном чаши. Множество голубей сидело на складских крышах, воркуя, расправляя крылья и нежась в сиянии теплого утра.

Как всегда, первым к нашему кораблю подошел лодочник Алесандро, коричневый от солнца старик, мой друг и постоянный спутник в прогулках по Генуе. После таможенного осмотра Алесандро предложил мне побродить по городу. И вот мы неторопливо шагаем с ним по живописным генуэзским улицам.

Мы побывали на плацца Корветто и на виа Гарибальди, смотрели на домик Колумба и любовались башнями святого Лоренцо, на которых нередко появляются флаги с изображением белого голубя.

— Их поднимают моряки, мои друзья, — сказал Алесандро, — братья Альбано и Теофильо, смелые люди. Не зря говорят, что Генуя богата солнцем и храбрецами…

Было жарко. Мы возвратились в гавань и долго сидели у воды, глядя на далекие паруса. На берегу слышалась песня.

— Это поет Леония, бравая девчонка, — улыбнувшись, сказал Алесандро.

Я посмотрел на Леонию. Она сидела шагах в двадцати от нас, одетая в голубое хлопчатобумажное платье. На вид ей было не больше шестнадцати лет. На ее смуглом, как у большинства генуэзок, лице я не нашел ничего бравого и спросил:

— Скажите, Алесандро: почему Леония бравая девчонка?

— Вы знаете «Магдалену»? — ответил вопросом на мой вопрос Алесандро.

— Большое старое судно?

— Верно. Так вот, эта самая «Магдалена», которой давно пора на кладбище кораблей, подошла на прошлой неделе к угольному причалу. Началась погрузка. Вдруг старшина грузчиков, Винценто, закричал:

«Кончай, парни, работу!»

«В чем дело, Винценто?»

«Дело такое: идет «Магдалена» в Корею и берет с собой «добровольцев», молодчиков прямо из-за решетки…»

Алесандро закурил, глубоко затянулся дымом и сказал:

— Я плохой рассказчик. Слишком много говорю… Так вот, генуэзские грузчики сказали: «Ни одной корзины угля не дадим «Магдалене»!» — и остановили погрузку.

В это время полувзвод солдат оцепил место стоянки корабля, а спустя каких-нибудь четверть часа, под охраной портовой полиции, привезли на машинах партию «добровольцев».

Это были жалкие люди. Изможденные, бледные, все в грязных лохмотьях, похожие на бандитов. Многие из них были сильно пьяны, так что солдатам стоило немало трудов погрузить их в трюм «Магдалены». Леония первая бросила в них кусок угля и громко крикнула:

«Эй, вы, будьте прокляты, воинство Уолл-стрита!»

На палубу «Магдалены» полетели куски угля. Тут на спардеке появился капитан Бако Террачини, огромный, толстый. Ему стали кричать:

«Эй, за сколько серебреников тебя купили, иуда?»

Синьор Террачини вместо ответа принялся набивать табаком свою трубку.

«Свинья! Свинья! Свинья!» — неслось снизу.

Надо сказать, что капитан Террачини привык к ругани. Ругали его часто, во всех портах. Он был дерзким и упрямым, как мул, и сам ругался не хуже дьявола. Я хорошо знал его: лет десять тому назад я плавал с ним на одном судне. Он всегда был таким грубияном, и даже после смерти своих сыновей нисколько не изменился, а только стал чаще напиваться. За ним водились и странности. Он никогда не появлялся в кают-компании, а обедал всегда один, у себя в каюте, куда никого не пускал. С виду синьор Террачини был всегда спокоен: гляди на него хоть сутки, не скажешь, что творится у него на душе, но на этот раз я заметил, что его обычно бледное, жирное лицо побагровело. Он ушел, отдав команду к отходу.