Александр Ященко - Хруп Узбоевич

— Ну, пролезай! — говорил иногда один кролик другому, пропуская соседа, перелезавшего через его голову.

— Прелюбопытно… — говорил в свою очередь тот, нисколько не замечая речи своего сотоварища.

Третий сидел в углу и, жуя капусту, бессмысленно повторял:

— Капуста, морковь, капуста, морковь…

Бобка то и дело стремительно вскакивала в свою вертушку и, не переставая, твердила без малейших признаков звука:

— Скорей, скорей, скорей…

Затем она проскакивала через дыру обратно в клетку и, прижавшись к прутьям, пристально всматривалась в работающих людей.

— Не понимаю, ничего не понимаю, — говорила ее мордочка и при малейшем стуке белка вновь отскакивала от прутьев, временно прячась в свою конуру. Когда она выглядывала оттуда, мои глаза слышали вопрос:

— Можно выйти?

Уши же ничего подобного не слышали.

Но кто меня удивил в это время, так это Ворчун.

Само собой разумеется, что первое, с чем он обратился к рабочим, когда они заявили ему: — Ну, заморская птица, скоро и ты поедешь! — были слова:

— Скажите, пожалуйста, вот новости!

Это очень развеселило всех присутствующих людей, из которых некоторые, как мне показалось, вообразили, что попка и в самом деле ответил, подумав.

Однако попка вслед за понятным всем окриком начал тараторить уж на своем родном языке, понятном только мне, да и то на этот раз не вполне ясном.

— Черт знает, что! Черт знает, что! — заворчал он. — Никак не думал, никак не думал… Опять путешествие. Надоело, надоело… Дома лучше…

— Дома лучше! — заорал он изо всех сил, и когда ему кто-то сказал:

— Чего ты, попка, кричишь? — он человеческим голосом, но столь же громко закричал:

— Дуррак!

— Перестань, Ворчун! — раздался вдруг голос хозяина, но попка, очевидно, был не в духе и немедленно ответил:

— Скажите, пожалуйста, вот новости!

После этого он уже не обращал внимания ни на кого и, словно в бреду, болтал о каком-то месте, где было лучше, что переезды ему надоели, что все на свете глупо, а хорошо есть, да не здесь…

Что-то в этом роде…

Только потом, уже при других обстоятельствах, я поняла, что попугай припомнил свою привольную жизнь в Африке и переселение на другую квартиру, быть может, принял за новую посадку на корабль. Только рыбы и жители ящика, казалось, не заметили своего переселения и не проявили ни малейшего волнения, когда их с некоторыми затруднениями вытаскивали из кабинета.

Меня вынесли последней, и я была свидетельницей отъезда всех своих сожителей.

Когда дошла очередь до клетки Ворчуна, он вдруг замолчал, и я прочла по его фигуре:

— Будь, что будет!

Но откуда-то появившаяся Гри-Гри разразилась таким звонким лаем, что я едва разобрала, что она кричала:

— Едем, едем. Всякая прогулка есть развлеченье. Глупая птица! Я тебе с наслажденьем откусила бы нос, но жаль, что я не могу тебя достать. Едем, едем!..

Несомые вслед кролики метались из стороны в сторону, и их фигурки, казалось, говорили:

— Любопытно, но страшно… любопытно, но страшно.

Бобка забилась в конурку и, вероятно, ни разу не выглянула во всю дорогу. Догадываюсь, что она сидела там, полная страха и трепета.

— Ну, Хруп, теперь твоя очередь, — сказал хозяин, отбирая мою клетку от подхватившего было ее рабочего, и, взяв ее за кольцо, понес меня сам в наше новое помещение. Клетка качнулась. Я пошатнулась, желая сохранить равновесие.

— Не пугайся, дурашка, не продавать несу, — прибавил хозяин, думая, что я забеспокоилась.

О, как мне хотелось тогда крикнуть человеческим языком:

— Недогадливый человек! Я, простая крыса, родившаяся в одном из твоих подпольев, проницательнее тебя, разумного существа!

Но я не могла этого крикнуть, и слова хозяина остались без достойного ответа.

Началась новая жизнь в новом здании. Наш кабинет в общем был все тем же прежним кабинетом, так как был обставлен старой мебелью и теми же шкафами с книгами, только рядом с ним была еще небольшая комната, в которую был унесен рабочий стол хозяина. В новом доме он уже не занимался в нашем помещении. Впрочем, дверь к нему всегда была отворена. Для меня новый дом был особенно памятен тем, что в нем я познакомилась из бесед хозяина и девочек с некоторыми подробностями о крысиной породе, кое с чем про других животных и в нем-то я обдумала и привела в исполнение новый план, имевший такое большое значение в моей жизни. Какой это был план, — я сейчас не скажу: я хочу сказать про него в другом месте.

Мне минуло пять лет, и в нашем подполье я была бы на положении старой крысы, хотя там у нас никакого счета лет никто не вел. Однако я свой возраст считала только зрелым. Я была полна сил и энергии. С вида я была сытой, но отнюдь не толстой крысой. Особенно гордилась я тем, что чешуйчатые кольца моего хвоста не выглядели безобразными, прилегали красиво друг к другу, и волоски, покрывавшие его, были не щетинисты, как у крыс подполья, а мягки.