Александр Ященко - Хруп Узбоевич

Как приятно было мне просыпаться в своей клетке у растворенного окна и слышать встречу утра и дня самыми разнообразными существами!

Первыми обыкновенно просыпались петухи — я говорю о дневных существах — и один за другим громогласно оповещали:

— Скоро восхо-о-о-о-о-д!

Прекурьезно это было у молодых, которые сильно картавили и глотали звуки. Они просто кричали:

— Скоргхохо-од!

И даже последний звук не тянули так долго, как старики.

За ними просыпались воробьи, а издали слышалось карканье в роще ворон.

Воробьи большею частью тараторили одну и ту же свою фразу:

— Вот и день!.. Есть, есть… где еда? Ищи, ищи, ищи…

И затем уже это «ищи» мне прямо надоедало. Вороны тянулись разрозненной стаей с соседней рощи и на всю окрестность кричали:

— Вставать пор…ра!

А их в некотором роде родственницы, сороки, вскоре отвечали им:

— Так-так-так… Так-так-так…

После этого уже начинался целый хор звуков, в шуме которого величественно поднималось из-за дальнего леса чудное солнце.

В кабинете у нас обыкновенно жизнь начиналась чуть-чуть позднее, и перед ее проявлением просто слышалась какая-то возня.

Мои соседи все были молчаливы, и только попка в клетке, завешанной плащом, начинал курлыкать по-попугаичьи:

— Черт знает что: темно, слышу день!

И вдруг неожиданно орал что-нибудь, выученное им от людей, вроде:

— Дайте же завтрак! — или

— Скажите, пожалуйста, вот новости!

И все это — ни к селу, ни к городу.

Но настоящее утро я считала начавшимся в кабинете с того времени, когда в него входил наш хозяин и со словами: — Здравствуйте, приятели! — снимал плащ с клетки попугая, бросая при этом взгляд на всех нас. Мы приветствовали его каждый по-своему. Белка залезала тотчас в колесо и, как дурочка, без конца вертелась; кролики ерзали по клетке и мешали друг другу, а попка, ослепленный светом после снятого плаща, орал или свое любимое:

— Скажите, пожалуйста, вот новости! — или более приличное случаю:

— Желаю распрекраснейшего здоровья! — причем пробовал чихать, но это ему обыкновенно не удавалось.

Я… бедная, разумная тварь, я! Я могла бы, если бы обладала даром людского слова, ответить нашему милому хозяину такими умными речами:

— Спасибо за ласку, славный человек, здравствуй и ты!..

Увы… вместо этого я молчаливо смотрела на доброго человека, и он ничего не читал в этом взгляде пары черных и, смею уверить, умных глаз. Но… мимо, мимо: не время сетовать.

Изредка, после этого общего приветствия, наш хозяин здоровался с нами с каждым отдельно, и вот тут, я думаю, уже уместно знать, что каждый из нас имел, кроме общего названия, еще и отдельное имя или прозвище, как хотите, как у людей. Так — меня звали вообще крысой, а, когда обращались ко мне или говорили много обо мне, то Хрупом. Это новое название мне очень нравилось. Звук этот был мне и родным: я его слышала в хрустении твердых предметов, например, корок и сухарей, когда я их грызла.

Белку звали Бобка, но лучше, если бы ее назвали Вертушка. Кролики особенного названия не имели, но маленькие девочки звали одного Беленьким, другого Сереньким, а третьего Косоглазеньким. На свои имена эти глупыши не отзывались, почему я и не считаю их достойными имен. Попугая звали двояко: Попка и Ворчун. Первого названия он не любил и всегда орал на него свое «скажите, пожалуйста, вот новости!», но второе одобрял и сейчас же подставлял свою шею для щекотанья, которое ему очень нравилось.

Собаку звали странно — Гри-Гри, а кошку с ломаным хвостом — Матюшей, насколько я поняла, потому так, что это имя ей дала маленькая девочка. Рыбы и жители ящика имен не имели, хотя и их тоже как-то умудрялись именовать маленькие девочки.

Поздоровавшись с нами, хозяин усаживался за рабочий стол, на который ему ставили иногда стакан с чаем. Работой в это время он обыкновенно не занимался попивая чай или просто отдыхая, смотрел в окно на сад, изредка перекидываясь словами с проходившими по дорожкам рабочими. Я, конечно, говорю о летней поре.

Иногда взгляд хозяина падал на мою клетку, и он ронял два-три слова мне.

— Ну что, Хруп, — говорил он иной раз, — хорошо тебе, шельма?

Последнего слова я не понимала.

— А презабавная ты, брат, крыса! Сидишь и не чуешь, милейший, что за тебя мне даже деньги предлагают!

Он и не догадывался что «милейший Хруп» это не чуял, а просто знал.

— Только я тебя не отдам. Во-первых, — ты мне не мешаешь, а во-вторых, — ты любимец Веры и Нюты. Этого довольно… Довольно? А? — обращался он ко мне, протягивая палец.