Александр Ященко - Хруп Узбоевич

И Николай Сергеевич ножичком вспорол змее брюхо.

— Так-с, — продолжал он, рассматривая ее внутренности. — Цыпленок горной куропатки, съеденный, очевидно, вчера, стеллион — он вытащил ящерицу, подобную той, которая охотилась на шмеля, — съеденный, но еще не переваренный. И только… Мало же вы, сударыня, покушали. Перед смертью следовало бы пообедать получше, — и Николай Сергеевич, спрятав очищенные внутренности обратно в змею, понес ее к баулу, где и положил в ту самую банку, которая была когда-то моей тюрьмой.

— Чаю, Джума, чаю, по этому случаю… Экая здесь благодать-то. Воды, я думаю, ведер пятнадцать в день! Прохлада, смолистый запах, тень, дичь кругом — просто умирать не надо! Чаю, Джума, чаю нам с Хрупом Узбоичем.

Джума улыбнулся и начал приготовлять все для нашего чаепития.

— Ну и я не без добычи, — сказал вновь Николай Сергеевич.

Так как поблизости не было других собеседников, кроме меня и Джумы, — напоенные ишаки пущены были в кусты пастись, — то слова моего хозяина относились, очевидно, к кому-нибудь из нас двоих.

— Вот-с эта стенолазочка, а по иностранному тиходрома, мне сегодня дороже туго набитой охотничьей сумы, — он поцеловал добычу. — Не так-то легко сбить выстрелом эту птицу-бабочку, которая бегает по крутым бокам скал, цепляясь своими лапками, или порхает, помахивая своими чудными мотыльковыми крылышками. Прежде всего нужно свернуть себе шею, закидывая назад голову, чтобы разглядеть это творение, ютящееся на ужасной высоте. Засим нужно быть готовым попасть под каменный дождь от сбитых выстрелом осколков. Наконец, нужно, черт возьми, попасть в это крошечное созданье, чтобы иметь право любоваться и изучить его оперение вблизи. Смотри, Джума, какой тонкий клюв. Ведь это ужасное оружие, если принять во внимание мнение пауков и насекомых недосягаемых высей, где носится эта птаха, вылавливая добычу из трещин, а то и просто хватая их так, как ласточки, в воздухе. Этим клювом она умудряется обработать и более крупных гусениц, исколотив их о камни и направив соответствующим образом в рот. А этот язык с булавкой на конце! Она славно прикалывает им свои жертвы, утаскивая их затем в рот. Ах ты, тиходромочка, тиходромочка! Славная ты моя. Набьем мы тебя, привезем и разберем, сколько-то окошечек [28] белые пятна на черных крылышках. — А.Я. у тебя и сколько перышек, чтобы знать, новое ли ты творение или редкая сестрица тем, что я добывал ранее в других местах.

И, закончив эту речь, Николай Сергеевич вновь поцеловал свою маленькую добычу.

Джума слушал его с невозмутимостью всех встречавшихся мне людей его племени. Но я? Я слушала с жадностью каждое слово учителя… Помилуйте, из его чудных слов я приобрела еще одно важное сведение о приспособляемости форм животных к соответствующей жизни. Так вот почему у одних птиц клюв тонкий, у других плоский, у третьих кривой и зазубренный. Видно, жизнь животных сама вырабатывает их внешний вид, если снабжает кого тонким клювом, кого покровительственной окраской, кого силой, кого ядом! А человека… снабдила самым опасным оружием против всего остального мира и самым чудным помощником в его собственной жизни — высоким умом!

Нет, я положительно счастлива своей новой неволей. Тело заковано, но ум и душа начинают у меня парить все выше и выше под влиянием зарождающихся новых мыслей, новых дум, новых, чудных знаний!..

Думала ли я когда-либо, что такое, хотя милое, но столь крохотное создание, как эта стенолазка, может навести меня на чудные мысли, спящие в уме, поджидая только какого-нибудь толчка. Должно быть, все простое слишком просто, чтобы ум удостоил его внимания, и только случай заставляет всякое думающее существо преклониться перед простым. Право, я теперь думаю, что все замысловатое больше забавляет, а поучает только то, что просто.

Однако для кого все эти речи? Останови перо, Хруп, и направляй его на события твоей жизни, если не хочешь рисковать не дописать своих приключений…

Пока я перебирала в уме своем различные примеры приспособляемости тела и органов животного к условиям его жизни и старалась вдуматься в причины такой приспособляемости, а Николай Сергеевич блаженствовал у чайника, на бивуак пришел Константин Егорович.

— Ну, батенька, и жарища же! У вас здесь настоящий рай. Если в горах так жарко, что делается около них в такырах [29] такыр — глинистая равнина закаспийских пустынь. — А.Я.) и песках? Вы, должно быть, с добычей, коли на лице развели такое благодушие?