Юз Алешковский - Черно-бурая лиса

— Как это — пережитки социализма? — недоверчиво спросил Пашка.

— Очень просто. Ведь сейчас на нас действуют пережитки капитализма, а потом — социализма. Но они будут лучше прежних, безобиднее.

— На кого это «на нас» действуют? — Пашка толкнул меня ногой.

— Я не про тебя. На тебя уже не действуют. Ну, например, на меня. На меня даже пережитки каменного века действуют, не то что капитализма.

— Ничего я не понимаю в этих пережитках. Забыл историю.

— Вот, смотри! — непонятно почему разошёлся я. — В каменном веке люди были безграмотные?

— Наверно, — сказал Пашка.

— А я чемпион роно по ошибкам. Директор так сказал. Или, например, залез… один подлец сюда в сад и обобрал первую показательную клубнику. А она общая. Это капитализма пережиток. А если… если другой знал, что он лезет в сад, и не удержал его… и потом не выдал… какой это пережиток?

— Не знаю… Лучше скажи, какой у участкового пережиток?

— Надо у отца спросить. А у того, другого, пережиток феодализма. Это точно!

— Почему?

— Потому что при феодализме были рыцари. Они имели честь. Но клубники общей тогда не было. И один не выдавал другого. Ни за что! Но клубники-то тогда общей не было! — уныло воскликнул я. — Вот ты бы донёс на рыцаря, если бы он у феодала клубнику украл?

— Меня такие рыцари до колонии довели… Уеду… — Пашка всё думал об участковом. Потом спросил: — Гарик лазил?

— Угу… — промычал я, и мне стало как-то легче. — Как догадался? Он принёс клубнику в котельную. Я ни одной не съел, всю в него запихал, а он отравился. Судить будут?

— Балда ты! Надо было сразу действовать, раньше пережитков… Я на своей шкуре испытал таких товарищей, как Гарик. Нет! Надо уезжать. Туда, где меня не знают. Я объявление видел: «Госцирку требуется один конюх в отъезд». Возьмут. Я люблю лошадей. — Пашка растянулся рядом со мной.

— Когда вру, — сказал я, — у меня что-то давит внутри и мутит, пока не скажу правду. Отец приучил. Но как же я скажу? Прошепчу Маринке на ухо, как Котов завучу?.. Не могу я так. Крепкий у меня рыцарский пережиток.

— Твой отец взял меня в бригаду, хотя все косились. Как это так? У них за звание борются, а я из колонии… Теперь профвзносы доверили собирать… Если узнают про черно-бурую — мне хана. Опять начнут коситься. И жди, пока выяснят…

Каждый из нас стал думать о своём. Вдвоём в шалаше было теплее. Пашка заснул, положив голову на ладони. Из кармана у него торчали белые концы, которыми все рабочие на заводе вытирают руки. С танцплощадки уже не доносилась музыку, я слушал, как на ветру шелестят листьями молодые яблоньки, и прошептал вслух:

— Как было бы хорошо, если бы я удержал Гарика! Писал бы спокойно диктанты под радио… Ходил бы на озеро… Эх!.. И клубника была бы цела… И дома было бы все в порядке. Но больше в своей жизни я ни разу не ошибусь!

Глаза у меня слипались. Я тоже чуть не уснул, но вдруг услышал чьи-то осторожные шаги. Я растолкал Пашку, сказал:

— Тс-с… Кто-то лезет…

И, немного струсив, подумал: «Пусть, пусть меня ранят… Задержу, не думайте, я не такой. Я на всё готов ради общего сада…»

Мы встали на коленки, всматриваясь в темноту. Мне уже не было страшно.

— Подойдём поближе… Давай ты сзади, я спереди… Свяжем — и в милицию, — наставлял я шёпотом Пашку.

— Дадим как следует, — шепнул он.

— Не надо… Я уже отравил Гарика… Хуже будет, — ответил я. — Лучше в милицию.

Мы встали, как бегуны на старте. Жулик, наверно, натолкнулся на яблоню, треснули сучки, и… я услышал дрожащий от испуга голос мамы.

— Серёжа! Ой! Серёжа! Где же ты, наконец? Откликнись, или я сию же секунду сойду с ума от страха.

— Ну вот… не могут без этого… Наделали бы сейчас делов, — проворчал Пашка и спрятался за шалаш.

Мне было стыдно перед ним: пришли проведать, как маленького. Я пошёл на голос мамы и уже рот раскрыл, чтобы крикнуть: «А-ах!» — и со зла напугать её ещё больше, но мама в темноте подбежала ко мне, тихо ахнула и прижала к себе. Сердце у неё билось часто-часто.

Я почувствовал себя взрослым и сильным. Мне было смешно и жалко маму.

Я молчал и хотел вырваться, но она не отпускала меня:

— Ты слышишь, я дрожу! Ой! Я чуть не умерла, какая темень!.. Зажги фонарик…

— Фонарик… фонарик… — недовольно сказал я. — Нет его.

— Опять врёшь? — Мама отпустила меня.

— Не вру, а батарейка разрядится…

Тут мама совсем пришла в себя.

— Ах, тебе жалко батарейки для мамы, которая делает для тебя всё? И одна приносит в такую темень бутерброды с сапогами?