Николай Жданов - Петроградская повесть

У одного из них мы останавливаемся. Я вижу перед собой заросшего рыжей щетиной солдата в шинели с грязным подолом, должно быть закапанным щами, в стоптанных сапогах, в старой солдатской папахе с пятном от выдранной кокарды. Его большие красные руки нелепо торчат из коротких рукавов. Рядом с ним стоит худенький мальчик с веснушками на носу, в сбитом набок башлыке. Он смотрит на меня немного удивлёнными, испуганными глазами. Мне не сразу приходит в голову, что этот худенький мальчик и есть я сам. Почему-то мне казалось, что я больше ростом и что вид у меня боевой. Я поправляю башлык и хмурю лоб, но это мало что изменяет.

Наконец залы кончаются, и мы выходим на лестницу. Здесь стоят знакомые нам матросы. Они чём-то озабочены. Это сразу заметно по их мрачным, угрюмым лицам.

И тут я вижу, что на мраморном полу около них лежит студент. Какая-то девушка с толстой санитарной сумкой, свисающей с узкого плеча, склонилась над ним и бережно держит его голову.

— Поздно! — говорит она слабым голосом, бессильно опускает руки, и голова юноши глухо стукается о мраморный пол.

Девушка отходит к окну, плечи её дрожат, и глухие звуки вырываются из груди. Все вокруг тяжело молчат, и я понимаю, что студент умер. Но может ли это быть? «Вы все хорошие, вы все такие хорошие! Я счастлив, я совершенно счастлив», — говорил он ещё совсем недавно тут, на площади, и глаза его радостно горели.

Сверху по лестнице спускается командир Малинин.

— Министры арестованы. Красногвардейцы повели их в Петропавловскую крепость, — говорит он. — Керенский, как выяснилось, бежал из города ещё утром.

— Попался бы он мне, собачий сын! — Матрос Панфилов внезапно поднимает над головой винтовку и замахивается прикладом на огромное зеркало в стене. — Студента убили…

Я отскочил, боясь, что посыплются осколки, но Малинин успел удержать моряка за рукав. Приклад только скользит по бронзовой раме зеркала.

— Не тронь! Это теперь наше, теперь мы хозяева, — сказал Малинин и стал бережно затирать царапину на раме рукавом тужурки.

Мне казалось, что Малинин не замечает нас с кашеваром, но он подошёл к Серафимову и спросил недовольным тоном:

— А вы чего тут не видели? Возвращайтесь в часть. Время ночное.

— Хотелось на царскую жизнь посмотреть, — виновато пробормотал Серафимов.

Он опять взял меня за руку и повёл вниз.

У подъезда уже стоял часовой с винтовкой. Когда мы вышли из дворца, как раз подкатил грузовик. Несколько штатских спустились по колесу на мостовую. Из кабины вышла девушка в коротком пальто с меховой опушкой и в высоких полусапожках на пуговицах. У неё было круглое, розовое от ветра лицо и раскосые глаза. Мне сразу показалось, что где-то я видел её раньше.

Девушка достала из кабины небольшой тёмный ящик, тяжёлый на вид, и поставила его на крыльцо.

— Где найти комиссара Военно-революционного комитета? — обратился к часовому один из прибывших. — Мы из Смольного, нам надо составить списки художественных ценностей дворца. — Он потрогал рукой ящик. — Это пишущая машинка, — сказал он.

— Комиссар там, у ворот, с юнкерами разбирается. — Часовой показал винтовкой, куда им идти.

Когда мы с кашеваром проходили мимо витой чугунной ограды дворцового сада, то тоже увидели арестованных юнкеров. Они толпились у стены. Их белые испуганные лица заметно выделялись в полутьме.

— Смерть им! — послышались крики.

С Серафимовым мы подошли ближе к воротам. На высоком цоколе стоял тот самый человек в кожаной куртке, что утром говорил речь в казарме у Митрия. В колеблющихся отсветах фонарных огней лицо его тоже казалось бледным и очень усталым. Он поднял руку.

— Революция победила! — в наступившей тишине отчётливо и резко прозвучал его голос — Эти люди сложили оружие к ногам восставшего народа. Сияющее знамя победы не может быть омрачено позором кровавого самосуда.

Он вдруг замолчал, достал из кармана платок и начал протирать очки.

— Неужто будем об этих желторотых пачкаться? — сказал стоявший рядом солдат.

В толпе засмеялись.

— Постращать бы надо, — посоветовал кто-то.

— Они и так напуганы, больше некуда!

— Отпустить, да и только!

И тут я заметил девушку, которая приехала на грузовике. Она пробралась к самой ограде и, прильнув лицом к чугунным витым прутьям, смотрела на арестованных.

— Серёжа!.. — послышался её дрогнувший голос. — Серёжа! Ярославцев!

Долговязый юнкер с чёрными усиками встрепенулся и стал мучительно всматриваться в толпу, не понимая, кто зовёт его.