Анатолий Мошковский - Двое на одном велосипеде

Но увидел он не кузнечика, а полевую мышку.

Крохотная, серенькая, она неожиданно выскочила из-за мясистого стебля лопуха и побежала в сторону Васи. Он перестал дышать. Мышка смотрела на него тёмными смышлёными капельками глаз и почему-то не прерывала бега. Видно, это был мышиный ребёнок — детёныш, и он ещё не знал, что Вася — человек и его положено бояться. Мышонок легко взбежал на его шорты, щекотнул хвостиком локоть и… — наверно, Вася всё-таки чуть шевельнулся — скрылся в траве.

Вася поднял голову и вдруг увидел папу.

Он заметил Васю и подошёл. Под мышкой у него был большой зелёный рюкзак, с которым папа иногда ездит в командировки. На папе были старые, вытертые, с пузырями на коленях брюки, серая, в пятнах масляной краски рубаха с короткими рукавами и разбитые туфли — он тут донашивал свою одежду и обувь.

— Ты что здесь делаешь? — спросил папа, и Вася неловко завозился на земле.

— Ничего. Просто так. — Вася покраснел.

— Кого-нибудь подкарауливаешь?

Ну зачем папа допытывается! Иногда он всё понимает и ничего не спрашивает, а сейчас сам заставляет Васю быть лгунишкой. Нельзя же рассказать ему обо всём. И так взрослые знают почти всё, а дети — лишь малую малость, и потом, папе не будет ни лучше, ни хуже, если он узнает, что Саньку, возможно, ушлют на лето к суровой сестре тёти Леры. Вот Крылышкин сказал, не подумав, своему папе о том, что Борис запустил в небо палку, и что из этого получилось? Ведь не будешь предупреждать взрослых, чтобы держали язык за зубами…

— Подкарауливаешь? — ещё раз спросил папа.

— Нет. — Васино лицо стало совсем красным, и, наверно, лишь южный загар выручал его. — А ты куда, пап?

— В Рябинки. Говорят, в магазине появилась молодая картошка. Не хочешь прогуляться со мной?

Вася хотел, очень даже хотел: с папой везде и всегда интересно, и к тому же через день он уезжает — отпуск кончается, пора на работу — когда ещё вырвется сюда?

Но Вася молчал, упрямо глядя в пряжку папиного ремня.

— Ну как знаешь, — немножко обиделся папа и пошёл к бетонке. Шёл он легко и быстро, как ходил всегда: его шаг равен был двум, если не трём Васиным шагам. Васе стало досадно: надо же, обманул папу!

Саньки всё не было. Да и папа долго не возвращался из Рябинок — видно, большая очередь была за молодой картошкой. Наконец Вася заметил его вдали, за бетонкой и ёлочками. Он шёл от деревни напрямик через пустынное поле.

Вася вскочил, перебежал в другое место и надёжно спрятался в высоких зарослях пахучей полыни.

Вот папа перешёл бетонку и с невысокого откоса стал спускаться по дорожке с туго нагруженным рюкзаком за плечами и раздувшейся авоськой в руке. По походке его, по тому, как он шёл, сильно наклонясь вперёд, было видно, что он устал. Вася смотрел на папу, ждал, прислушивался к его шагам. И не выдержал. Выскочил из зарослей полыни, подбежал, схватил авоську с хлебом, пакетами с крупой, банками консервов и большой бутылкой тёмно-вишнёвого кагора.

Папа отпустил пальцы, и Вася с радостью потащил тяжеленную авоську.

— Не дождался его?

— Не дождался, — ответил Вася, и в этом не было никакого вранья. И подумал: «Ну как папа догадывается обо всём?»

— Я шёл сейчас мимо Бычьего пруда, — сказал папа, — там человек пять сидит с удочками. Наверно, хорошо клюёт… Давай сходим?

— Когда? — спросил Вася.

— Сегодня поздновато. Лучше завтра утром. На зорьке самый хороший клёв…

— Я не против, — сказал Вася, проходя мимо Санькиного забора и внимательно глядя в щели меж досок: Саньки на участке не было. Сказал и спохватился: если он сегодня не увидит Саньку, значит, и завтра утром не сумеет сказать ему о разговоре, случайно подслушанном возле калитки. Вот если бы и Саньку позвать — он очень любит рыбачить…

Они отнесли домой груз и хотели тут же приступить к копке червей — папа уже принёс из сарая лопату, — но бабушка Надежда позвала их обедать. Плотник тоже ушёл в свои Рябинки, и на участке было непривычно тихо и скучно.

После обеда они стали копать на краю участка, возле забора.

Папа отваливал лопатой тяжёлые пласты земли, осторожно разбивал их, а Вася стоял на корточках и, подавляя брезгливость, выбирал червей. Хорошо ещё, если червяк весь, с хвостика до головки, оказывался перед ним на земле и его оставалось взять и положить в консервную банку. Куда хуже было, если из земли выглядывала одна головка или один хвостик и приходилось хватать за этот кончик, холодный, скользкий, тянучий, как резина для рогатки.