Кристине Нёстлингер - Лети, майский жук!

Я побежала вперед. Последний отрезок пути шел через кухню. Одна стена была целой. У стены стояла газовая печь, даже сохранился кафель над ней. На стене висели пестрые тряпки для кастрюль и зажигалка для газа. Дверь в комнату была закрыта.

— Ее нет дома, — разозлилась я. — Раньше дверь в комнату никогда не запиралась.

Кон постучал в дверь. За нею что-то зашуршало. Кон еще раз постучал, и я постучала.

— Кто там? — голос дедушки!

— Это я! Я!

— Юли сказала, что идет русский солдат, — проговорил дед, отпирая дверь.

Длилось это долго, потому что дверь заклинило. А заклинило ее из-за осевшей стены.

— Это Кон! Он меня привез.

Наконец дедушка открыл дверь.

Я бросилась ему на шею. Дед принялся расспрашивать, что с моими родителями, почему я одна, как добралась и так далее, и так далее. Я уверяла, что и одна могу добраться, а сама теснее прижималась к деду, так, что его волосы щекотали мою щеку.

Кон стоял у двери, улыбаясь, качал головой, разглядывал темную комнату. Я отпустила наконец дедушку.

— А где бабушка?

Дед ткнул в темноту.

— Там она сидит. Боится солдат.

Бабушка боится? Это что-то новое! Бабушка никогда и ничего не боялась.

Я пошла в комнату. Бабушка поднялась мне навстречу. Она была совсем не такой, какой я ее помнила. Намного меньше и тоньше. Руки у нее дрожали. Бабушка погладила меня трясущимися руками, прижала к груди и заплакала. Всхлипывая, она бормотала:

— Ты опять со мной! Со мной!

Мне стало не по себе. Прежде всего из-за Кона. Я ведь ему рассказывала совсем о другой бабушке. О большой, толстой, сердитой бабушке. А эта была маленькой, худой и совсем не сердитой.

— Почему ты плачешь?

— Я так переживала! Так переживала! — всхлипнула бабушка и, дрожа, вновь схватилась за меня.

— У нее сдали нервы, — заметил дедушка.

— Я должен ехать, — напомнил Кон, — ехать за очками. — Он поклонился деду. — Вернусь с очками и заберу фрау.

Дед в ответ поклонился Кону. Бабушка, дрожа, стояла рядом. Она ничего не понимала. Она совсем оглохла.

— Чего он хочет? Чего он от нас хочет? У нас ничего нет! — без конца повторяла бабушка. — Что ему надо?

Кон попытался ее успокоить.

— Я ничего не хочу. Только привез фрау.

— Он ничего не хочет! — прокричал дед в бабушкино ухо.

Но бабушка все равно не поняла.

Кон отвернулся от нас, пошел через половину кухни по протоптанной дорожке.

— Он уходит! — облегченно вздохнула бабушка.

Я побежала за Коном, догнала его в том месте, где раньше была входная дверь.

— Кон, пожалуйста, поторопись, забери меня поскорей!

— Фрау, фрау, я и так тороплюсь.

Он поглядел на меня сквозь грязные, привязанные к голове очки.

— Это была бабушка?

Я смотрела на руины. Охотнее всего я бы ответила: «Бабушки нет. Она погребена под руинами». Но так врать — нехорошо. Однако моей бабушки, действительно, не было. Конечно, такой свирепой и величественной, как я описала ее Кону, она никогда не была. Но и маленькая, дрожащая, жалкая старушонка в игрушечной кухне тоже не моя бабушка.

— Махт никс, фрау, махт никс! Я скоро вернусь, заберу тебя. Очень скоро!

Но все вышло по-другому.

Целый день я просидела в бабушкиной комнате. Бабушка расспрашивала меня. Я отвечала дедушке, а он кричал то, что я говорила, в левое бабушкино ухо. Правым она совсем ничего не слышала.

В комнате было темно. Через заколоченное окно проникало совсем немного света. Около бабушки стояла бельевая корзина, полная носков. Все носки — темно-серые, с двумя зелеными полосками по краям — солдатские носки с военного склада. Их притащил дедушка.

Бабушка, сидя у окна, там, где между досками пробивалась полоска света, отрезала зеленые края и заделывала их заново. Работа двигалась медленно, потому что бабушка дрожала.

— Зачем она это делает? — спросила я у дедушки.

— Чтобы никто не узнал, что это солдатские носки.

— Почему никто не должен этого знать?

— Иначе поймут, что они украдены.

— Украдены? Если солдатские носки взяты со склада армии, которой больше нет, разве это считается украденным?

Кому должны теперь принадлежать носки?

Дедушка этого не знал.

Бабушка, склонясь головой к светлой полоске в окне, жаловалась:

— Лепольд, Лепольд! Бреннер принес домой керосин.

Симон Шмальц и другие притащили муку. А он приносит одни носки и ничего больше!

— Дура набитая! — рассердился дедушка.

— Что ты говоришь? — переспросила бабушка.

— Дура набитая! — повторил дед.