Кристине Нёстлингер - Лети, майский жук!

Мы по-прежнему не двигались, ждали, пока они пройдут мимо окна и исчезнут за углом. Я побежала в салон. По улице все еще тянулся бесконечный обоз. Я увидела широкоплечего и кудрявого — они шли вдоль забора к дому Архангела. И подумала: «Твой час пробил, белокурый Ангел! Все твои банты — дерьмо! Они тебе не помогут. И кукольная коляска тоже не поможет. Широкоплечий тебя заберет, и кудрявый не станет защищать, потому что он мой друг, а не твой! Он не поможет тебе, Ангел!»

Я попрыгала по ковру, потом понеслась на кухню. Там был один Геральд. Он стоял у окна, колотил по нему кулаками и орал:

— Свиньи! Собаки! Дураки!

— А где все? — спросила я.

Геральд не ответил. Он ревел и ругался. Наверное, все пошли к папе, рассказать о русских. Я подумала: надо утешить Геральда? Но не стала. И вправду, его волосы были слишком светлыми, а глаза — чересчур голубыми. Его белая кожа вообще мне не нравилась. Я направилась в подвал.

В этот день к нам заходило много русских. Мы больше не закрывали дверь. Солдаты приходили по трое, по четверо. Они обходили дом, открывали шкафы, выдвигали ящики, разворачивали ковры, раздвигали занавеси, заглядывали в кастрюли, где ничего, кроме бобов и макарон, не было, спрашивали про часы. Поразительно, зачем им всем потребовались часы, ведь у каждого на обеих руках они были. Тем не менее, солдаты без конца спрашивали: «часы, часы» и, не получив их, печально удалялись.

Они не обращали внимания на вещи, раскидывали их как попало. Одного из солдат я запомнила. Он пришел один. Высокий, сильный парень, с чуть косящими глазами. Я, стоя у двери, радостно его приветствовала. На этот счет я имела строгий приказ мамы — дружески приветствовать всех солдат. Мне это было совсем нетрудно. Я улыбалась целый день, как свежеокрашенная лошадка в парке. Сначала я говорила: «Гутен таг», потом — «Досвидания» или «Страствуйте», чем очень радовала солдат.

Но тот, кого я запомнила, совсем не обрадовался и не ответил мне. Он прошел из передней в салон. Я — за ним. Посмотрел на завешенную чехлом люстру. Смотрел почему-то очень долго. Потом вынул пистолет и выстрелил в люстру. Люстра треснула, посыпались осколки. В чехле остались две дырки.

Это не моя люстра, а госпожи фон Браун, противной крючконосой тетки в плюшевом пальто. Я весело глядела на осколки. Русский выстрелил еще раз, целясь теперь уже в шнур, на котором висела люстра. Но попал в окно. Потом — в стеклянную витрину с фарфоровыми безделушками. А уже после этого угодил в красный шнур, и… зачехленное чудовище рухнуло. На полу лежали осколки, между ни ми — разбитые лампочки, обрывки проводов, медные детали.

Я счастливо рассмеялась и показала косому солдату, что в соседней комнате тоже есть люстра. Но он, продолжая держать пистолет в руке, не обратил на меня никакого внимания. Да и вообще — существовала ли для него разница между мной и люстрой? В ожидании того, куда он пойдет, я вышла из салона.

Солдат направился в комнату дядек. Я ждала в надежде, что раздастся выстрел и там люстра полетит на рояль. Но ничего такого не произошло. Солдат возвратился, ступая по осколкам. Под мышкой он держал портрет дядьки, который был дедушкой Геральду и Хильдегард. Когда он поравнялся с дверью, я крикнула ему: «Досвидания! Страствуйте!»

Солдат обернулся. Пистолет был у него по-прежнему в руке. Я струхнула.

Ну, улыбнись же мне! Я ведь не люстра. И не блондинка! Улыбнись! У меня ведь темные глаза!

Но солдат не улыбнулся. Убрал пистолет и ушел, держа портрет обеими руками.

Я решила пойти в салон, чтобы попрыгать по осколкам, но мама не дала мне туда войти. Загнала на этот раз не в подвал, а на чердак. Там теперь было папино убежище. Наверное, более безопасное.

Я карабкалась вслед за мамой по шаткой лестнице, через четырехугольный проем на чердак. Там сидели все остальные. Они принялись меня упрекать, решив, что солдат стрелял в меня. Отец ругался, что я самый глупый ребенок на свете.

— Когда прилетает разведчик, — кричал он, — ты стоишь на лугу и пялишься! Когда приходят русские, ты стоишь у ворот и болтаешь с этим идиотом Ваврой. Когда забредает полоумный солдат и стреляет, ты стоишь рядом!

Тут уж и я разоралась, потому что не пялилась, потому что Вавра не идиот и потому что русский не полоумный. Я дико кричала: