Зинаида Лихачева - Вася Чапаев

Вася опустил голову и вдруг заметил вдавленную в земляной пол Настину гребеночку с блестящими стеклышками. Он нагнулся, подцепил ее ногтем, но гребеночка распалась на мелкие куски.

— В землю втоптали... — жалостливо вздохнула женщина.

— Втоптали... — повторил Вася и, перешагнув через гребенку, не оглядываясь, пошел прочь.

Дома он ни одним словом не обмолвился про Настю.

А когда на другой день Васята встревоженно заглянул ему в глаза и сказал: «Эх, как Настю жалко!», Вася резко оборвал: «Ладно тебе!»

Осеннее солнце по-летнему заливало дом Чапаевых, зажигая на самоваре нестерпимый для человеческих глаз блеск.

— Кричи «ура-а», Степаныч! — еще с порога крикнул Новиков и, подойдя к столу, достал из кармана шкалик водки.

Иван Степанович недружелюбно покосился на бутылку.

— Это ради какого праздника? Симоны-гулимоны, лентяи преподобны?

— Не зычи, не зычи, — смеялся Новиков. — Считай, на всю зиму мы с работой. У Мальцева конюшни рубить будем. Четыре конюшни на восемьдесят голов! Там, брат, не стойла — денники. Просторные, с окнами!

Иван Степанович просиял.

— Ну и шныра ты, Петр. Наш пострел везде поспел!

Катерина Семеновна быстро собрала на стол. Пили под огурчики, чокались и приговаривали: «С праздничком нас!»

— Выпейте, Катерина Семеновна, для ради такого случая! — приставал захмелевший Новиков.

— Выпей, мать, хоть пригубь для прилику! — гудел Иван Степанович.

Катерина Семеновна, боязливо вытянув губы, отхлебнула и закашлялась, замахала руками:

— Уж увольте! Не привычная... до слез прошибает!

Мужики смешливо подтрунивали:

— Привыкай!

— Смолоду не пила, где уж на старости лет учиться! — отшучивалась Катерина.

Иван Степанович ласково глядел на разрумянившуюся жену и думал: «Вот чего спокойная жизнь делает. Маленько с деньгами поправились, и Катя расцвела как маков цвет».

— Катя, слышь-ка чего скажу. Мы с тобой сызнова молодыми станем. Сыновей вырастили; Гришанька вот маненько отстал, ну да нагонит. И будет у нас с тобой одна забота — по вечерам соловьев слушать!

— Лягушек в Лягушевском овраге! — смеялась Катерина Семеновна.

Вася входил в сени, когда до него донеслись слова матери.

— Нет уж, Иван Степанович, наш черед соловьев слушать прошел, пролетел. Теперь пускай Васенька гуляет.

Слова матери больно резанули по сердцу. Он повернулся и тихонько вышел на улицу. Забравшись в самую гущину оврага, Вася сел на влажную землю и обхватил руками колени. Бестолково метались над ветлами грачи, и было в их крике что-то похожее на гомон цыганского табора.

— пришла на ум Настенькина песня,

«Спи-ит!» — возразила схоронившаяся в кустах птичка.

Небо еще было золотым, а на Лягушевский овраг легли тяжелые лиловые тени сумерек.

— Тын-н-нра-а-а... — развернулась где-то гармошка.

По тропке совсем рядом прошла веселая гуляющая компания. Затаившись, чтобы не попасть на глаза, Вася слушал чужой смех и чувствовал, как горький запах палого листа доходит до самого сердца.

— Видать, Андрей ваш посылочку послал. Его адрес, — сказал почтальон, вручая извещение на посылку. — Хороший у тебя сынок, Катерина Семеновна, дай бог каждому!

— Господи! — обрадовалась мать. — Хоть бы письмо подлинней написал, а то пришлет: жив, здоров да поклоны.

Мать побежала на почту.

— Больно легкая, чего уж он туда положил? — сказала она, ставя на стол зашитый небольшой ящичек.

— Чего бы ни прислал — все в дом, — возразил Иван Степанович и, разглядывая обшивку, усмехнулся: — На портянки выдали. Солдатскую вещь сразу признаешь.

Вася с Гришанькой дожидались, когда мать распорет обшивку.

Заскрипела прибитая двумя гвоздиками фанерная крышка. Отец заглянул в ящик и вытащил исподнюю рубаху в пожухлых кровяных пятнах.

— Андрюшина! Я сама шила... Ох, что же это? — помертвела мать.

— Гляди верней! — приказал отец. — Она?

— Она... признаю, — беззвучно шевеля губами, подтвердила Катерина Семеновна.

Иван Степанович встряхнул рубаху и распялил ее перед окном. Вася увидал, как солнечный свет проскользнул в слипшиеся дырочки.

У отца задрожали руки:

— Пулевые... Сгиб Андрюшка-то...

Мать медленно запрокидывалась навзничь. Вася едва успел подхватить ее одеревеневшее, негнущееся тело.