Б. Раевский - Орлята

До линии фронта остался один переход. Они сидели на последнем привале.

Шурик сочувственно взглянул на девушку. Она ответила ему печальной улыбкой тяжелобольного или чем-то глубоко потрясенного человека. От этой улыбки у Шурика сжалось сердце. Он отвернулся и принялся ожесточенно кромсать ножом банку мясных консервов. Банка была единственной. Клава выменяла ее на базаре у какого-то запасливого полицая и вручила Шурику в качестве «НЗ». Шурик решил теперь пожертвовать неприкосновенным запасом, чтобы хоть немного подкрепить своих обессиленных спутников. Фронт был близок. Становилось все труднее избегать встречи с вражеским охранением; лесные дороги были забиты автомашинами и повозками. С наступлением темноты передний край освещался ракетами, виднелись липни трассирующих пуль. Слышен был грохот орудий, тявканье тяжелых минометов. Когда консервы были съедены, Шурик приказал всем спать. Нужно было беречь силы для последнего броска. Красноармейцы привалились к куче сушняка и послушно закрыли глаза. Шурик не однажды спрашивал себя, почему так беспрекословно повинуются ему два этих заросших колючей щетиной, измученных голодом человека. Наверно, потому, что он для них не просто паренек, знающий дорогу к фронту, а представитель советской, пусть подпольной, но советской организации! Это Советская власть доверила ему людей, оружие и секретный пакет. Шурик тронул рукой то место на груди, где был спрятан пакет, и вздрогнул от сдавленного крика Розы. Широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас, девушка смотрела в чащу леса. Шурик повернул голову по направлению ее взгляда и увидел среди деревьев серо-зеленый силуэт фашистского солдата. Несколько секунд они смотрели друг на друга, не решаясь пошевелиться. Потом, почти одновременно, вскинули автоматы. Две короткие очереди слились в одну. С шорохом упали срезанные пулями ветки. Лежа за сломанной березой, Шурик увидел, как метнулся в сторону и скрылся за деревьями фашист. Красноармейцы вскочили и растерянно оглядывались по сторонам.

— За мной! — крикнул Шурик и побежал к оврагу. Но уже разливалась в лесу трель свистка, трещали ветки под десятками солдатских сапог.

— Бегите! — махнул рукой красноармейцам Шурик. — Беги, Роза!

Он лег за кучу бурелома и прошил длинной очередью мелькнувшие в кустарнике фигуры. Послышался чей-то сдавленный стон, проклятье, пули застучали по стволам деревьев над головой Шурика. Он отполз назад, продолжая строчить по залегшим в кустах солдатам, но автомат его вдруг захлебнулся. Шурик принялся лихорадочно менять диск и увидел, как прямо перед ним возникла черная фигурка девушки и бросилась наперерез поднимающимся солдатам, сжав в руке облепленный грязью камень. Один из солдат небрежно, словно отстраняя с дороги, повел автоматом, и Роза ткнулась лицом в грязные мокрые листья.

— Русс, сдавайся! — крикнули из-за кустов.

Шурик с такой яростью нажал на спуск, что автомат задрожал у него в руках, но опять захлебнулся и смолк. Кончился последний диск! И, поняв это, ломая кусты, в открытую полезли фашисты. Шурик ясно различал их потные лица, наглые ухмылки:

— Сдавайся!

А пакет? Съесть, откусить язык и выплюнуть фашистам в лицо! Шурик потянулся рукой к груди и наткнулся на рукоятку гранаты. И в ту же секунду увидел перед собой глаза Клавы. Они напоминали, прощались, требовали... Шурик вырвал чеку!..

Я был в городе Острове прошлым летом. Стоял жаркий день, и река Великая кипела от ребячьих голов, веселого плеска, гомона звонких голосов. Какой-то паренек нырял с подвесного моста «ласточкой», и ему шумно аплодировала толпа болельщиков. На заново отстроенном здании школы висит мраморная доска с надписью: «В этой школе училась и работала старшей пионервожатой Герой Советского Союза Клавдия Назарова», а в залитом солнцем вестибюле — украшенный траурным стягом стенд. На нем — в группе других подростков — фотография паренька с зачесанной набок челкой, с пытливыми глазами на худощавом лице. Это Шурик Козловский. У стенда стоит почетный пионерский караул, храня бессмертную память героев.

Взять!

Отвести в комендатуру. Гелен и Шимке, идем дальше.

Слушаюсь, господин штурмбанфюрер!

Взгляни, как они смотрят, Ганс. Только русские умеют так смотреть. Бог мой, до чего мне надоели эти фанатики!

Они, кажется, намерены молчать, господин штурмбанфюрер.