Б. Раевский - Орлята

Ребята ползли теперь по травянистому, кочковатому полю, простреливавшемуся обеими сторонами. Время от времени сзади слышались короткие очереди пулемета, и пули свистели, казалось, над самой головой. Тогда они глубже зарывались в сырую траву.

Фашистскому пулемету изредка отвечал пулемет с советского переднего края, и ребятам казалось, что он от них лишь немногим дальше вражеского. То и дело на пути оказывались воронки от снарядов.

Они не знали, сколько проползли, когда в черном небе зажглась осветительная, ракета. Они вдавились в землю, слились с ней, и каждая секунда им казалась бесконечной и последней в жизни. Когда ракета погасла, оба, не сговариваясь, повернулись на спины и полежали неподвижно, глядя в небо и упоенно дыша всей грудью, глубоко счастливые, что можно просто так лежать и дышать.

Но надо было спешить. Коля понимал, что если они задержатся на этом простреливаемом с обеих сторон поле до рассвета, то наверняка погибнут. Силы их иссякали. Мальчики двигались все медленнее и медленнее.

Снова вспыхнула ракета, и Коля поймал себя на мысли, что на этот раз рад ей: можно дать покой вконец измотанному телу. Он впал в оцепенение. Ему показалось даже, что он теряет сознание. Дыхание стало неровным, хриплым, все тело била мелкая дрожь. Он не увидел, а скорее почувствовал, что ракета погасла, и пришел в себя. Азис подполз к Коле и что-то шепнул в самое ухо. Тот вздрогнул и бросил взгляд на небо. На востоке брезжил рассвет.

— Нам не успеть, не доползти, — еле слышно произнес Азис. — Конец!

Коля тряхнул головой, точно сбрасывая с себя тяжелую усталость.

— Давай за мной, — шепнул он и пополз к ближайшей воронке. Он помог спуститься Азису и затем сам свалился в нее.

Упав в воронку от снаряда, Коля забылся в мертвом сне. Проснулся он оттого, что сильно затекли ноги. Захотелось разогнуть их, но это удалось не без труда. В тесной, суживавшейся книзу воронке нельзя было ни лечь как следует, ни даже сесть. Все же он немного отдохнул, пришел в себя.

Азис спал, прижавшись к нему, и Коля не стал его будить. Сильно осунувшееся лицо маленького таджика было землисто-серым. Уже три дня они ничего не ели, кроме клюквы.

Со дна воронки Коля видел только неширокий круг холодного бледного неба, сплошь заволоченного серыми тучами. Сколько он проспал, который теперь час? Таким бледным небо в осеннюю пору бывает и ранним утром и после полудня. Где они находятся, далеко ли до своих? Как это определишь?

Коля стал по пальцам считать, сколько прошло времени со дня, как он покинул партизанский лагерь. Выходило целых пять дней. Рассчитывали, что можно дойти дня за три, самое большое — за четыре. Так и было бы, если бы не попался в руки полицаев.

Мальчик стал думать, как двигаться дальше. На секунду мелькнула мысль, что его могут убить и тогда в Ленинграде ничего не узнают. Но он тут же отогнал эту мысль. С чего его должны убить почти у цели!

Коля прислушался к грохоту тяжелой молотилки войны, которая ни на одну минуту не прекращала своей разрушительной работы. А если их действительно заметят и откроют стрельбу? И наши, если увидят, тоже ведь будут стрелять. Откуда им знать, что ползут свои люди, а не фашистские разведчики? А что, если случайный снаряд попадет в воронку раньше, чем они отсюда выберутся? Захотелось скорее выбраться из тесной, сырой ямы, ставшей вдруг неуютной и враждебной.

Коля глянул на небо. Все те же мрачные тучи плыли по нему, и по-прежнему ни единого признака, по которому можно бы судить — утро или ранний вечер стоит над истерзанным, засеянным железом полем.

Он задремал. Ему казалось, что прошло всего несколько минут, но, когда открыл глаза, увидел над собой небо не бледным, а темно-серым. Надвигался вечер.

Азис стонал во сне и скрипел зубами. Коля разбудил его. Мальчик пожаловался на сильную боль. Распухшая нога распирала ботинок.

Примостившись поудобнее на дне ямы, Коля положил ногу друга к себе на колени и стал осторожно снимать ботинок. Ботинок не поддавался, будто накрепко сросся с ногой.

— Дай, я сам, — сказал Азис.

Он взялся обеими руками за задник ботинка, но тут же отдернул руки, точно обжегся. Затем закрыл глаза, сжал зубы и, собрав все силы, рывком снял ботинок с ноги. Это было последнее напряжение, на какое он казался способен. Привалившись к стенке воронки, Азис судорожно хватал полураскрытым ртом воздух. Коля размотал портянку с ноги товарища. Ступня распухла так, что казалось удивительным, как она умещалась в ботинке. Во всяком случае, снова надеть обувь не удастся. Тщательно укутав ногу и не снимая ее со своих колен, Коля сказал: