Теодор Вайсенборн - На пороге надежды

- Слышь, Боксер, может, поговоришь с ними? Я эти штуки и не думал воровать. Честно! Почиркал малость, а потом забыл... С кем не бывает.

- И на двери в уборной тоже ты почиркал, и ни слова не сказал, когда Шмель меня за это взгрел.

- Не мог я, Боксер. Никак не мог. Эх, если б ты знал, чего только в моем деле не написано! Мне тогда вообще гроб с музыкой - характеристики для освобождения в жизни не получить. А ты тут новенький, и для тебя это совсем не смертельно. Так скоро они тебя все равно не выпустят. Успеешь еще получить вагон хороших характеристик. А я здесь уже. четыре года. И если, наконец, теперь отсюда не выйду, меня переведут учеником в спецучилище...

- Нечего плакаться! Обо всем этом раньше надо было думать!

- Ты говоришь, как Шмель. Сам-то всегда заранее думал обо всем, что делал?

Йоген замялся:

- Нет, не всегда. Но и такой подлянки никому не сделал. - Он повернулся и пошел в спальню.

Терьер промолчал, но, когда он вслед за Йогеном пришел в спальню, на нем лица не было. Лишь после того, как свет потушили, он чуть слышно произнес:

- Если вы так хотите, я пойду к Шмелю и сознаюсь.

Никто ему не ответил.

Заснуть он не мог. К тому же он слишком хорошо знал, что означает это молчание, и ему было страшно. Он не мог забыть, как выглядел Пудель около года тому назад. Ночью вся группа напала на него за то, что он украл у одного из ребят печенье, присланное ко дню рождения. Почти две недели Пудель провалялся в изоляторе, и Шмель не очень-то старался найти виновных. «В конце концов, вас сюда взяли на исправление, - сказал он, - и я не вижу причин вмешиваться, если в подобных случаях вы прибегаете к своим методам воспитания». Но, помедлив, все же добавил: «Тем не менее телесное повреждение также действие наказуемое, запомните это на будущее». Терьер ничуть не сомневался, что о последнем замечании Шмеля никто больше не вспоминал.

И никуда не денешься. Они наверняка набросятся. Но когда? Возможно, и не этой ночью. Оттянут месть, чтоб заставить жертву ждать и мучиться. Рассчитывать на их забывчивость не приходилось.

Исчез Терьер. За завтраком его место осталось пустым.

- Струхнул - и в кусты, - спокойно заметил Свен. - Они его скоро найдут. Возможно, что и сегодня. Только свою характеристику опять подпортил; все равно ведь вломим, да еще перед этим дома схлопочет.

Господин Шаумель тоже воспринял факт пропажи Терьера без волнения. Он снял трубку и позвонил господину Катцу, доложив, что его воспитанник в очередной раз исчез и забрать его следует, скорее всего, по известному адресу.

В этом отношении Терьер, не создавал никаких проблем. Он удирал чаще всех, но всякий раз достаточно было позвонить в полицию - и его тут же ловили. На настоящий побег у него даже фантазии не хватало.

Естественно, время от времени кто-то из ребят исчезал. Их разыскивали по всей стране и даже в значительной части Европы. Так, в прошлом году один беглец добрался на поезде, без билета, до Генуи, другого обратно до границы препроводили сотрудники западногерманского посольства в Париже. Порой их странствия продолжались две-три недели, но ловили их всех до единого.

Терьер не испытывал тяги к дальним странствиям. С ним происходило то же, что с собакой, которую неодолимо тянет лишь к своему хозяину. Когда он чувствовал опасность, когда ему угрожало наказание, когда он страдал от несправедливого обращения или просто не мог больше выносить пресного однообразия и изматывающей принудиловки, тогда он пускался в бега, и бежать ему до цели было совсем недалеко. Он сбегал домой, каждый раз ища защиты именно там, где для него никакой защиты не было. Среди своих семи братьев и сестер он с давних пор считался мальчиком для битья. Родителей вполне устраивало, что одним едоком в семье стало меньше, и когда Терьер появлялся дома, то нарывался лишь на побои. Били его за то, что своими вечными побегами он позорил семью и только усложнял всем жизнь: каждый раз за ним являлась полиция. Иногда и полиции не требовалось, просто отец брал своего парня за шиворот и на трамвае лично доставлял в учреждение господина Катца. При этом он обычно громогласно выговаривал господину Катцу: они тут, видать, даже за ребячьей оравой как следует приглядеть не в состоянии; и за что только людям деньги платят; и не думают ли они, что ему больше делать нечего, как бегать за собственным оглоедом, которому и воспитание в закрытом заведении - словно мертвому припарки; и кто ему возместит расходы на трамвайные билеты; и уж в другой раз он этого так не оставит - министру жаловаться будет. После чего Терьер опять появлялся, его стригли наголо, отправляли на три дня в карцер. Затем он возвращался в группу. Днями напролет сидел в стороне, ни с кем не разговаривал, только скулил да поносил своих родителей, к которым снова сбегал, как только чувствовал, что над его головой сгущались тучи.