Анна Бодрова - Аринкино утро

— Это и их дом, не забудь, мать, — вскользь заметил Симон.

— Но хозяйка в этом доме — я! И мне не нужны комсомольские головорезы. Надо жить тихо, смирно, как все люди добрые живут. Теперь вот платок красный надень, ремнём мужицким подпояшься, волосы остриги и ходи как пугало огородное. В твои годы я матерью была! А тебя, дуру, и замуж-то никто не возьмёт такую. А тебе уж за двадцать перевалило, пора и о своей семье подумать.

— А я вот не хочу замуж, — дерзко ответила Лида. — Может быть, я... я... — Тут Лида замялась, стушевалась и даже как будто застеснялась чего-то немного, но скоро овладела собою и, вскинув гордо голову, взволнованно договорила: — Я, может быть, учиться хочу. И наверное, поеду учиться.

Эти последние Лидины слова подействовали на Елизавету Петровну, как ушат воды на бушующее пламя, когда огонь сипит, медленно оседает и только маленькие язычки его кое-где ещё слабо вздрагивают.

Живя много лет у господ и видя их детей-студентов, Елизавета Петровна вспомнила, с каким уважением и даже раболепством она к ним относилась. Убирая в их комнатах, стирая пыль со столов, она видела много книг. С каким священным благоговением она брала в руки эти книги! Но что в них было написано, она никак не могла разобрать и понять: непонятные цифры, буквы, линии кривые, прямые. «Господи, — думала тогда она, — какой же надо иметь ум, чтобы всю эту премудрость постичь», — и её сердце наполнялось ещё большим почтением. Эти книги приводили её в молитвенное состояние и были для неё недосягаемы, как звёзды.

И вдруг Лидка?! Её дочь, крестьянская девка, хочет учиться. Господи, твоя воля, да разве это возможно?

— Ну, что скажешь? — ехидно сощурив свои добродушные глаза, спросил Симон, до сих пор молчавший и откровенно восторгавшийся своей дочерью. — И чего на девку набросилась?

— Опозорила она меня, — не сдавалась Елизавета Петровна. — К колодцу и то будет стыдно выйти.

— Тьфу, дура-баба. Ну чем же она тебя опозорила? Живёшь как слепой котёнок и ничегошеньки-то не видишь вокруг. Жизнь-то ведь другая, новая жизнь наступила, и уже десять лет, как новая, а ты живёшь всё по старинке. А ведь грамотная, книжки читаешь. Да только что толку в том, что ты читаешь? Чепуху читаешь, про королей да царей читаешь, про разных господ. Неужели они тебе не надоели, столько лет ты им хвосты подтирала. Точно. Читала бы лучше газеты, по крайней мере знала бы, что на свете творится. Точно. Куриная твоя голова. А ты, Лида, молодец! Стругай жизнь по-своему, но смотри, чтоб голова знала, что руки делают. Учиться захотела — дважды молодец, учись, пробивай себе дорогу, надо будет, поможем. Точно. А ты, Варвара, не записалась в комсомол? Небось мамки испугалась?

Варя встрепенулась, растерянно замахала руками.

— Что ты, тятя, что ты, — залепетала она.

— Я и говорю, что испугалась. Ну и дура. Точно. Напрасно отстаёшь!

Елизавета Петровна тяжело подняла голову, с укором посмотрела на мужа.

— Ты хоть её-то оставь, ирод, чтоб тя разорвало! — Поникшая, но непобеждённая, она ушла на кухню. В её душе было смятение и досада. Она почувствовала, что с сегодняшнего дня что-то выскользнуло из её рук и она больше не властна над своими детьми. Что для них теперь есть что-то более сильное и умное, чем она, и они, как подсолнухи, поворачивают свои головы к солнцу. Так Лида первая повернулась к новой жизни. И не найти такой силы, чтобы повернуть её вспять.

На другой день вся деревня знала, что Лида Бойцова, Костя Громов, по прозвищу Гром, со своей сестрой Марусей, Яша Жилин и Васька Рыжов стали комсомольцами. Вот новость так новость! У ворот шушукались, у колодцев судачили:

— Отмочили ребятки, хуже некуда...

— Да я бы со своего шкуру живьём содрала бы, — размахивала руками тётя Клава.

Откуда-то появился Архип Спиридонович. Остановился, прислушался. Потом ощерил беззубый рот, потряс костлявыми пальцами.

— Теперича, люди добрые, ждите беду... Кажинный день её ждите! Вот попомните мои слова... — и пошёл. Развевались клочья на его замызганном рваном полушубке.

— Да, правду говорит дед. Теперь будут свой нос совать куда надо и не надо.

И все стали чего-то ждать, пожалуй, больше плохого. К этому событию все отнеслись по-разному: кто с интересом, кто с откровенной насмешкой, а кто и враждебно.

Но комсомольская пятёрка без шума и похвальбы стала оживлять деревенскую жизнь. Словно в опустевший запущенный дом пришла наконец хозяйка и стала наводить порядок и чистоту. Далеко за полночь горел в избе-читальне неяркий огонёк. Там они решали свои дела.