Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка

— По рукам, Матрена… простите, тетя Мотя, — выпалил Тимка, вконец замученный расспросами детсадовской нянечки. Он, бедный, даже вспотел от волнения.

А тетя Мотя вдруг спрятала за спину руку. Всего на какой-то миг. И тотчас на ладони у нее появились две карамельки в ядовито-фуксиновых обертках.

— Бери, бери, это тебе, — сказала она Костику. — Ну, подойти ближе, Константин. Не бойся… я не кусачая!

Костик весь заалел до самой маковки. Взял карамельки и еле слышно прошептал заплетавшимся языком спасибо.

— А ежели, мужики, проистечет неотложная надобность, радируйте! Или голос подавайте, или палкой по забору… Без церемоний! — И тетя Мотя снова помахала рукой. — Будьте! А мне пора за дело приниматься. Дровишек надо пойти наколоть. Скоро птенцам обед готовить.

Тимофей и Костик вернулись к себе на веранду.

И хотя они и не обмолвились ни единым словом, оба думали об одном и том же: стрясись с ними беда или произойди какая-то заминка в жизни до возвращения бабушки, тетя Мотя всегда придет на помощь.

— На, Тимка, — Костик разжал потную руку. Карамельки приклеились к его ладошке. — Одну тебе, одну мне.

Посасывая кислую стеклянную карамельку, Тимка как-то загадочно посмотрел на брата. А через минуту, подумал о чем-то, взял со стола будильник и перевел блестящую стрелку звонка на цифру «пять».

— Ты зачем? — спросил Костик.

— Теперь буду вставать рано — в пять ноль-ноль.

— А зачем? Зачем так рано?

— Ну, просто так… — Тимка пожал плечами. — Соловьиное пенье, например, буду слушать. А то соловьи скоро перестанут петь. И вообще… летом пять часов — это разве рано?

— Смекител! — обрадовался Костик своей догадливости. — Будешь на турнике упражняться? Ara?

Но вдруг он закусил губу.

— Знаешь, Тимк, я бы тоже не прочь., только я… ох, уж я и здоровый по утрам спать! — добавил он с огорчением

В середине дня Костик побежал на улицу. Они с Тимкой ждали от мамы письма. И Костику очень хотелось самому получить дорогое письмецо из рук почтальона. Почту в поселке разносила легкая на ногу девушка с толстой косой. Она почему-то стеснялась ходить с большой черной сумкой, перекинутой через плечо. Всю свою ношу — газеты, журналы и письма — девушка носила в ученическом клеенчатом портфеле. Наверно, она с этим портфелем еще зимой бегала в школу.

Костик долго смотрел в дальний конец холмистой улицы. Но белая косынка и кумачовое платьице все не появлялись и не появлялись между железными опорами высоковольтной электропередачи, похожими на гигантские циркули, воткнутые в землю. Белесо-серенькие невесомые облачка, наплывавшие из-за Волги на тишайшее небо необыкновенной, сочной синевы, казалось, вот-вот зацепятся за блестящие коричневые изоляторы, висевшие в недосягаемой вышине.

Через дорогу, чуть наискосок участка, сидел на скамеечке у калитки старик с пегой венчиком бородой. Сидел, положив на колени скучающие руки — морщинистые, мосластые, будто вырубленные топором из дубового сучковатого полена.

Это был Иван Иваныч, бывалый волгарь. Последние годы Иван Иванович работал капитаном на пригородном пассажирском пароходике «Джамбул». Когда же молчаливый грустный старик ушел на пенсию, его почему-то все стали звать Джамбулом. И он на это не обижался.

Жил Иван Иваныч круглый год на даче с безногим сыном Павликом, подорвавшимся на немецкой мине в последний год войны. Сын был тоже бородатый, изрядно полысевший, но для старика отца он оставался все тем же Павликом, который в сорок третьем году, перед отъездом на фронт, еще ни разу не держал в руках бритвы.

На заднем дворике, за садом, у Джамбула на привязи паслись коза Зойка и козел Буран. Бурана, страшно злющего козла с огромными перекрученными рогами, боялись дети не только этой улицы, недавно названной проспектом Космонавтов, но и всех окрестных. Стоило Бурану оборвать веревку и сбежать со двора, как все ребята, галдя и визжа, разбегались кто куда.

Про Джамбула, его сына Павлика и страшного Бурана Костику с Тимкой рассказала бабушка по дороге на пристань.

Тимка нес небольшой фибровый чемоданчик, Костик — бумажный промасленный кулек с гостинцами, а бабушка, вся в черном, степенно шествовала между внуками. На пристань они отправились под вечер, когда на улице, чуть ли не у каждой калитки, кто-нибудь да сидел. И бабушка то и дело кланялась — направо и налево. Ее тут знали и стар и мал.

Со стариком Джамбулом бабушка не только раскланивалась, но даже и поговорила. Она рассказала ему, куда и зачем едет, на какое время, и тоже, как и тетю Мотю, попросила приглядеть за ее «стрижатами».