Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка

Родька не выдержал ее сердитого, как Петька говорит, «морально воздействующего» взгляда и отвел глаза в сторону.

— А дядя Вася идет? — спросила Клавка.

— А он, наверно, у подъезда нас ждет.

— Что же ты раньше не сказал?.. Только я, знаешь, еще не завтракала.

— А мы тоже нет. — Родька похлопал по оттопыренным карманам штанов. — Смекаешь? В лесу подзаправимся!

У Клавки вдруг весело заблестели глаза.

— И верно. Подожди, я мигом…

У подъезда ребят и на самом деле уже поджидал отец Родьки, закрывая своими плечами дверной проем. На шаги он обернулся, и Клавка увидела широкоскулое, в морщинах лицо — такое вот лицо, наверно, будет и у Родьки годам к сорока. И лишь глаза, по-детски доверчивые и любопытные, были у Василия Родионовича точь-в-точь как у сына.

— Ба, да он из чужой двери выходит! — сказал Василий Родионович, обращаясь к Родьке. — Что-то я не видел, когда ты со второго этажа спускался.

— А я, папа… прямым сообщением с веранды на веранду!

— Вот акробат!

Но тут затараторила хитрая Клавка:

— Доброе утро, дядя Вася!.. Дядя Вася, а мы как пойдем: по берегу или сразу в горы полезем? А что у вас в рюкзаке?

Отец Родьки прикрыл ладонями уши. А когда Клавка умолкла, он сказал:

— Давайте-ка, ребята, тронемся. А дорогой… у Клавы, по глазам вижу, в запасе еще миллион вопросов, мы их все по косточкам и разберем. Идет?

— Идет, дядя Вася! — И Клавка быстро пошла рядом с отцом Родьки, зашагавшим по-солдатски легко и споро.

Хмелевой овраг считался одним из самых глухих углов в Жигулях. Склоны оврага, его узкое извилистое ложе — все заросло здесь чахлым осинником, низкорослым кустарником и высоким дынником. Вершины тонких осин переплелись друг с другом, закрывая небо, и в овраге даже в солнечные дни всегда таился зеленый, будто в морском царстве, полумрак. Длинные стебли хмеля, обвивая стволы деревьев, устремлялись ввысь, к солнцу, но, добравшись до переплетенных между собой макушек, свисали над оврагом косматой гривой лешего.

Здесь даже воздух был какой-то особенный: влажный, дурманящий, пропитанный запахом палых листьев и грибов поганок. В зимнюю пору в буреломах прятались от охотников волчьи стаи, а по весне матерые волчицы бродили по оврагу со своими выводками.

Клавка никогда до этого не была в Хмелевом овраге. Продираясь сквозь кустарник вслед за Василием Родионовичем и Родькой, она во все глаза смотрела по сторонам, не замечая ни царапин, то и дело появлявшихся на ее руках и ногах, ни дыр на подоле сарафана.

Помогая Клавке перебраться через поваленную сосну, преградившую им дорогу, Родька увидел ее оцарапанные руки и с досадой проговорил:

— Какая же ты… Вся в зебру превратилась!

Стоя на осклизлой, в лишаях сосне, Клавка сказала, не слушая Родьку:

— Ой, матушки, и чащоба! Ну прямо как в тайге! Честное слово!

Спрыгнув на захрустевший под ногами валежник, она вдруг остановила взгляд на ежевичнике, сбегавшем по косогору на дно оврага. Кое-где на широких ворсистых листьях дрожали прозрачные горошины росы.

Клавка присела с радостным вздохом и стала собирать черные пупырчатые ягоды, подернутые сизым налетом. А вокруг нее принялись увиваться невесть откуда появившиеся мохнатые тяжелые шмели, точно отлитые из вороненой стали. Шмелей сводил с ума цветастый Клавкин сарафан, расстилавшийся по земле.

Но Клавка ничего не видела, ничего не слышала: ни гудевших на басовой ноте шмелей, ни долбившего без устали над ее головой дятла с красным хохолком. Она рвала ягоду за ягодой — одну крупнее другой — и отправляла в рот, сама не замечая, как она это делает. Сладко-кислые, холодные, они тотчас таяли на языке, и Клавка при всем своем проворстве прямо-таки не поспевала их собирать. Вся поглощенная этим занятием, она не сразу услышала и Родьку, звавшего ее откуда-то из-за кустарника:

— Клавка, ну, Клавка

— Ау-у! — откликнулась наконец она. — Я на клад напала, торопись!

— Не аукай, а иди сюда! — ворчливо проговорил где-то неподалеку Родька.

Клавка в последний раз потянулась к нависшей над землей кисти ежевики, и едва она прикоснулась к ней, как на ладонь дождем посыпались наливные увесистые ягоды.

Через минуту, прижимая к груди две горстки спелых ягод, она побежала разыскивать Родьку, чуть приседая на правую, отсиженную ногу. Она бежала быстро, весело крича:

— Ау, ау!

А Родька вместе с отцом стояли у вершины поваленной сосны, через которую все они недавно перелезали, и подсовывали под нее толстые палки.