Юрий Сотник: Маска

Когда я передал ребятам этот разговор, Дудкин чуть не заплакал от злости.

— У тебя в голове мозги или что? Не мог сказать, что его у нас нет!

— Недоразвитый какой-то! — прошипела Аглая.

Сеня поднялся с дивана. Он сделался вдруг каким-то очень спокойным.

— Так, значит… Где у вас руки вымыть? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сам направился в ванную.

Там он стал перед умывальником, а мы — за его спиной.

— Сень… Как же теперь? — спросила Аглая.

— Что — как? — буркнул тот и открыл кран.

— Как же с Гошей-то?

— К родителям его отведете, и все. Тут без взрослых не обойдешься.

Несколько минут мы оторопело молчали.

— Сеня, а ты? — спросил наконец Дудкин.

— Мне в кино пора. Меня Боря ждет.

И снова наступило молчание. Руководитель скреб ладони под струей, а Дудкин и Аглая смотрели на его короткую шею, на толстые уши. И шея и уши были сейчас красные.

Потом Сеня быстро вытер руки полотенцем, потом он бочком, отвернувшись к стене, выбрался в переднюю… Там, стоя лицом к вешалке, он принялся надевать плащ. Он делал вид, будто совсем не торопится, но долго не мог попасть рукой в рукав.

— Значит… пока! — буркнул он, шмыгнул к двери, мгновенно открыл ее и затарахтел подметками по лестнице.

Только тут Аглая перестала молчать. Она выскочила на площадку.

— Трус паршивый! — крикнула она плачущим голосом и затопала правой ногой. — Трус паршивый! Трус паршивый! Трус паршивый!

Дудкин молча втащил ее за локоть в переднюю.

— Хватит тебе! — сказал он сердито. — Давай жребий тянуть.

— Какой еще жребий? — всхлипнула Аглая.

— Ну кто его домой поведет… Уж лучше пусть кто-нибудь один страдает, чем сразу все.

Но Аглая замотала головой и закричала, что не надо никакого жребия, что она скорей умрет, чем одна поведет Гошу к родителям.

Решили вести его все вместе.

Наше счастье, что дождь усилился и во дворе никого не было, когда мы вели Гошу к подъезду. Собственно, вели его Аглая с Дудкиным, а я шел сзади. В своем зеленом дождевике до пят композитор семенил мелкими-мелкими шажками. От этого казалось, что он не идет, а будто плывет, совсем как танцовщица из ансамбля «Березка». Капюшон был натянут ему на голову, вместо лица белела гипсовая блямба. Гоша поддерживал ее ладонями, чтобы она не тянула за волосы, а его, в свою очередь, держали под руки Дудкин и Аглая. Они тоже семенили, чтобы идти в ногу с композитором.

Наконец мы добрались до квартиры Люкиных. Аглая и Дудкин взглянули на кнопку звонка, но никто из них не подошел к ней. Дудкин вынул скомканный платок и принялся вытирать им лицо и светлые вихры на темени. Покончив с этим, он снова взглянул на кнопку и стал откусывать заусеницу на большом пальце. Аглая его не торопила.

— Противный мальчишка! Ну и наподдам я ему сейчас! — послышался сердитый голос.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина, похожая на испанку, в красном шелковом плаще. Она застыла в красивой позе, положив левую руку на бедро, а правой держась за дверь чуть повыше головы.

— Что это еще у тебя? А ну-ка сними!

Композитор не шевельнулся.

— Я кому говорю? Сними сию минуту!

— Оно не снимается, — чуть слышно сказал Антон.

— Это гипс… Он… он прилип… — пролепетала Аглая.

Гошина мама оглядела нас большими глазами и бросилась в переднюю.

— Аркадий! Аркадий! Иди сюда! — крикнула она.

Появился папа композитора, очень высокий и толстый. Над ушами у него курчавились волосы, а на темени поблескивала лысина. Брови у него были такие же густые, как у Гоши. Он мне понравился гораздо больше, чем мама. Он вышел вместе с ней на площадку, посмотрел на Гошу и сказал только одно слово:

— Любопытно!

Мама гневно зыркнула на него глазами, но промолчала.

— Он не отлипает, этот гипс… — снова залопотала Аглая и повернулась к маме: — Мы хотели маску сделать… чтобы вам… ко дню рождения…

— А как он дышит? — спросил папа.

— Вот… трубочки, — показал Антон.

Папа нагнулся, посмотрел на трубочки и, взяв своего сына за плечи, повел его в квартиру.

— Заходите, пожалуйста, — сказал он нам.

В комнате Аглая с Дудкиным невнятно объяснили ему, что у Гоши прилипли волосы на лбу и возле ушей, что брови тоже, может быть, прилипли… Папа сел на стул и, поставив Гошу между колен, слегка подергал маску.

— Неплохо тебя упаковали!

— Тебе все шуточки! — сказала Гошина мама.

Скрестив руки на груди, она сидела на краешке письменного стола. Папа встал, вынул из ящика стола лезвие от безопасной бритвы и снова вернулся к Гоше.